Май 1980 года

Пролог

Начало
Надя проснулась рано, около пяти часов утра. Покрутилась в постели,
поняла, что снова заснуть не сможет, поднялась....
Долго смотрела на улицу, светало. Через открытое окно, поглядела вниз.
Высоко. Смотрела на землю минуту, другую, потом вверх, туда, где выше
самых верхних листочков молодых стройных тополей наливалось ранним
солнечным светом голубое небо. И снова вниз... Будто смутилась чего-то.
Отгоняя неприятную мысль, помотала головой и закрыла окно.
Ненавистная печатная машинка с листом чистой бумаги стояла на
круглом столе посреди комнаты. Рядом в беспорядке лежали черновые записи,
фотографии, газетные вырезки, красная корочка удостоверения. Надя, сев на
стул, медленно, словно в тумане, отобрала три фотографии – три разных
мужских лица. На глаза сами собой навернулись слёзы. Губы прошептали:
- Мне только восемнадцать лет... и уже погибли три человека...
Ухватилась за тяжёлую печатную машинку, с усилием столкнула со стола
на пол. Грохот и лязг, Надя вскочила на ноги, и уже громче, не сдерживая
рыдания, крикнула:
- Ненавижу!

*
* * *
*
Часть первая
Надежда

За два дня до начала
Начиналось оперативное совещание, по-простому – оперативка – как
обычно, в 8:00. Кабинет, Т-образный стол, куратор-председатель Иван
Петрович с зачёсом на голове.… Как это всё опротивело Наде! Пока её давний
воздыхатель Кирилл с комсомольским задором докладывал о новых

3
7

сознательных советских гражданах, привлечённых к сотрудничеству в кагебе,
она всеми силами старалась придать лицу заинтересованное выражение. В
Надиной рыжей голове кроме противоречий, казалось, ничего уже больше не
помещалось. В детстве говорят, что ябедничать некрасиво, и она не ябедничала.
Просто учительница была маминой подругой, часто пила в гостях кофе,
«беседовала» с Наденькой об ее однокашниках… Кирилл, одноклассник кстати,
тот всегда стучал – и в школе, и в пионерлагере, и в ЛТО, словом, везде, где
был коллектив и было начальство. За что всегда был на хорошем счету,
грамоты, доски почёта, звёздочки, отряды, комсомольцы… На фотографиях он
всегда был в центре, рядом с руководством. Этот тип понятно, почему в КГБ
пошёл – его натура, в полном соответствии с моральным обликом. А я?..
Надя давненько думала и переживала, однако свои слова и поступки
критике не подвергала, поэтому разобраться в себе правильно не могла. Она
училась на первом курсе университета, и, помимо обычной зубрёжки, должна
была вынюхивать и выслеживать, не говорит ли кто пакости о великой
социалистической родине, не проскользнёт ли у кого в разговоре фразочка с
вражеских голосов, не извращают ли преподаватели центральную линию
партии… Странно, в сентябре, в начале учебного года, только получая
инструктаж, Наденька и не думала о моральной стороне дела, даже гордилась
своей тайной миссией, всерьёз считая подобное доносительство полезным
родине. Родине, то есть Советскому Союзу, как учили. Но где-то с третьего
месяца учёбы, может, из-за ранних заморозков, поселилось в молодой
комсомолочке странное сомнение, а не подлым ли делом она занимается?
Началось это исподволь, постепенно. Как-то раз уважаемый преподаватель
высшей математики тайком (она случайно увидела через коридор)
перекрестился. И ладно бы, старый был, а то молодой и симпатичный, и при
этом с таким серьёзным лицом… да как же он мог, это же пережитки старого
режима, сказки для бабушек, а он… С этого дня, проходя мимо уцелевших
городских церквей, ей стало казаться, что на неё кто-то пристально и – о
удивление – с укоризной смотрит. Мировосприятие, вроде бы, полностью
сформировавшееся к восемнадцати годам, дало трещину. Родители, советская
школа (а КГБ и подавно) говорили, что Бога нет, поощряли антицерковную
пропаганду, увлечение всяческими НЛО да гороскопами, в церквях открывали
музеи атеизма, вешали зачем-то здоровенные маятники … И всё было в
Надиной голове на своих местах, логично и понятно. Только вот… Только вот
почему-то ей становилось стыдно, когда в очередной раз она вставляла в
печатную машинку чистый лист бумаги и привычно отбивала клавишами
нужные её родине слова... А потом её, выросшую в советском, да ещё и
русскоговорящем, Днепропетровске, послали в командировку во Львов. И вот

3
7

странность!.. Старики в этом красивом городе были замечательные – с умными
глазами, добрые, с горделивой осанкой… Но они (как по секрету призналась
недавно работающая тут старая знакомая Танька) не любили советскую власть!
Да как же можно не любить? Ведь партия и правительство обеспечивает им
спокойную, уважаемую старость!.. К сожалению, визит в старинный город был
однодневный, так что даже толком посмотреть город она не успела. Остались
только смутные сомнения, мысли, переживания… Понятно, ничего подобного
вслух произносить было нельзя, да и кому? Кириллу, с его слюнявыми губами?
А потом случилось непоправимое: в её доносах, то есть донесениях, всё чаще
звучала фамилия пожилого преподавателя истории Иванишкевича, который
допускал слишком, на её взгляд, вольные высказывания о марксистско-
ленинской теории. А чуть позже в университете Надя увидела его фотографию
в траурной рамке. Оказалось, немолодого доцента поздно вечером сбил
грузовик. И всё бы ничего, ну, трагическая случайность, жизнь, только стояла
Надя перед плакатом, и казалось, что земля из-под ног уходит. Знала она, что
благодаря её докладам Иванишкевича вызывали этим вечером в городское
здание КГБ. И не случайная это смерть, так могли поступить с тем, кто отверг
предложение сотрудничать. И странные мысли зашелестели в её голове… Дома
долго смотрела в пустой лист бумаги в пишущей машинке, а потом, почти не
отдавая себе отчёта, напечатала слова: «Это всё ошибка… Простите меня… Что
же мне делать?.. Я убила человека… Это всё ошибка… ошибка… О Ш И Б К
А!!!». Последнее слово выделила, и показалось ей, что это имеет отношение ко
всей её жизни, ко всему, чем она так добросовестно занимается…
«…Вся жизнь – ложь и фальшь. Ошибка. Ложь и фальшь. Ошибка.
Ложь и фальшь. Ошибка. Ложь и фальшь…»
…Усилием воли заставила вернуться мыслями на оперативку.
Председательствующий Иван Петрович аккуратно поправил жидковатые пряди
на голове, Надя прозевала, видать, когда он успел взволноваться, наверное,
опять обсуждали странные происшествия последних дней. Даже для
работников-чекистов было очевидно, что главное предназначение их ведомства
– даже не контроль, а запугивание населения, вбивание в советские головы
мысли, что всё под контролем, что никуда от немигающих глаз стукачей не
скрыться. А тут за последние несколько недель происходило что-то,
неукладывающееся в это ленивое постукивание. (Надя привычно разложила по
полочкам). Началось всё после сигнала из закрытой психиатрической
больницы. Коллеги-кагебисты из Львова прислали к ним своего арестованного,
чтобы днепропетровские доктора, известные умением развязывать языки,
выведали что-нибудь интересное. Однако подследственный смог как-то
травмировать себе язык (о ужас!) и говорить, даже накачанный медикаментами,

3
7

не имел физической возможности. А вдогонку львовские ребята подсуетились,
и передали интересные факты: отец оного арестованного (семидесяти четырёх
лет!), оказывается, в день ареста сбежал из тюремного спецпоезда. Брат родной
– после категорического отказа сотрудничать, через два дня ликвидирован
сотрудниками КГБ (как обычно – людный перекрёсток, грузовик). Сын же –
есть информация, отправился в Киев поступать в институт физкультуры.
Однако оперативно поступила информация из одной днепропетровской
гостиницы, что человек с похожими приметами регистрируется, выехала
группа, однако неизвестный человек (по описанию – сын того самого,
безъязыкого, Надя даже имя вспомнила – Лев Петришин) до приезда группы,
оказал сопротивление, нанёс травмы сотрудникам милиции, после чего скрылся
в неизвестном направлении…
Надя шла по узкому коридору мрачного здания, когда её догнал Кирилл.
- Физкульт привет!
- Привет.
- Наденька, пойдём после работы в кино!
- Не пойду.
- Надя…
- Кирилл! Что ты хочешь от меня?!.. Отстань!
Отшив давнего воздыхателя, прошла прямо в кабинет к куратору.
Немного волнуясь, а потом всё спокойней и смелее, будто речь шла о каких-
нибудь дровах, а не о человеческой судьбе, доложила результаты своей
проверки. Во Львов она ездила не зря...
Она разрабатывала одного пенсионера, проживающего в
Днепропетровске. Внешне всё было как обычно, однако что-то насторожило в
его биографии, предварительные выводы получили подтверждение, и вот уже
на устах высокого начальства играла улыбка, и он от удовольствия потирал
руки в охотничьем азарте.
Всё началось 9-го мая. Доложили старые осведомители, что некий
соответствующего возраста человек ни разу не одел ни орденов-медалей, ни
планочек наградных, ни даже значка какого-то. И просили проверить, не
полицай ли какой скрывается под личиной вполне благополучного соседа-
пенсионера. Надя, которой поручили этим заняться, проявила недюжинную
хватку, даже в командировку ездила...
Иван Петрович, кагебист со стажем, слушал свою подопечную и не мог
нарадоваться. Суждения её были чёткими, аргументированными,
проверенными. Она выкладывала из папки листочки с машинописным текстом,
какие-то справки, фотографии, фотокопии документов, а голос –
заслушаешься...

3
7

- Итак, подведём итог, Иван Петрович. После получения 9-го мая 1980
года не связанных между собой сигналов от агентов Отвёртки, Погона и
Карандаша было принято решение проверить личность гражданина Бондаренко
Степана Степановича, 1917 года рождения, проживающего по адресу бульвар
Цветкова, 12/32. Проверка проводилась в обычном секретном режиме, в
соответствии с протоколом № П-17, «не вспугнуть», по-простому (Надя
позволила себе некоторую вольность в докладе, впрочем, куратор поощрял
подобное). Паспорт был выдан в 1968 году в городе Киев на основании
заявления гражданина об утере документов. Обстоятельства выдачи документа
проверяются киевскими коллегами. Местом рождения назван город Львов.
После официального запроса был получен ответ, что гражданин с
вышеозначенным именем 1917 года рождения во Львове проживал до 1952-го
года, умер естественной смертью и похоронен на городском кладбище... Самой
пришлось ехать, - снова ввернула неофициальную нотку Надя. Вот фотографии
настоящего Бондаренко в 1948-м году, а вот – фотография из паспорта нашего
Бондаренко. Видите – это два разных человека. Однако это ещё не всё.
- Что ещё? – спросил Иван Петрович.
- А то, что фотографию нашего, нынешнего человека, который живёт под
именем Степана Степановича Бондаренко опознал один наш львовский
сотрудник.
- И кто же этот твой Степан Степанович получается?
Надя выложила на стол последние документы, среди прочих –
фотография, где анфас и профиль был изображён нынешний Бондаренко,
только, несомненно, моложе. Надя продолжала:
- Это фотография из дела Мазепа Сильвестра-Богдана Степановича, даже
настоящее имя у него двойное, видите ли (Надя произнесла фамилию как
иностранную, не склоняя по падежам, к тому же не на украинский лад –
«МазЭпа», а на русский – «МазЕпа»). Родился в 1916-м году во Львове.
Участник незаконных вооружённых формирований с 1939-го года, активный
член украинского националистического движения, стрелял в спину бойцам
красной армии (это Надя повторила слова, услышанные от престарелого
львовского чекиста). Арестован и осуждён в 1953-м году по статье «измена
родине», однако к высшей мере не приговорён по непонятным причинам...
Пятнадцать лет находился в исправительной системе главного управления
лагерей (ГУ Лага), после чего – вот документы – считается погибшим в
результате несчастного случая...
Начальник улыбнулся недоброй улыбкой и, всё ещё глядя на Надю, снял
телефонную трубку...

* * *

3
7

Кроме Ивана Петровича, Кирилла и водителя в машине-пирожке на
боковых сиденьях ехали ещё три сотрудника, ребята плечистые и хваткие, с
одинаковыми причёсками и часами. Кирилл занервничал, так как их
присутствие подразумевало какие-то силовые действия. Мысль об опасности
молодому кагебисту не понравилась вовсе, а когда Иван Петрович протянул
ему заряженный пистолет, Кирилл совсем впал в панику. Начальник этого
будто бы не заметил, на вопросы не отвечал, только смотрел на маленькую
фотографию Сильвестра Мазепы, и о чём-то сосредоточенно думал. Хорошо,
Нади нет...
Приехали. Показалось Кириллу или нет, что завидя их какой-то молодой
человек нырнул в телефонную будку и энергично завертел номер?
В подъезд зашли все вместе, с топотом поднялись по лестнице на пятый
этаж, позвонили в дверь.
Нет ответа.
Звонили ещё два раза, после чего Иван Петрович достал свой пистолет,
Кирилл тоже полез в карман.
- Выбивайте дверь.
С грохотом и треском все ввалились в квартиру, Кирилл, последним
оказавшийся внутри, ткнулся носом в спину одного из своих.
Чужой голос:
- Стояти, граната!
Кирилл почувствовал, как напряглись спины Ивана Петровича и тех
троих. Опасливо выглянув из-за чужого плеча, Кирилл увидел пожилого
человека, стоящего у стола. В высоко поднятой руке он держал гранату Ф-1. До
него было метра три. Лицо с плотно сжатыми губами, то самое, с фотографии.
Мазепа.
Сильвестр-Богдан Мазепа.
Трое дуболомов с выставленными вперёд пистолетами, нервно сглатывая,
держали пожилого человека на прицеле, но боялись к нему приближаться. Тот
тоже только смотрел на кагебешников.
Иван Петрович выдавил из себя малопонятное:
- Ты – Лемиш?
Улыбка дёрнула угол рта Сильвестра.
- Так, це я.
От этой улыбки Кириллу стало так страшно, что он отшатнулся назад,
зацепил обломки двери, от этого дёрнулся впередистоящий кагебист и
выстрелил...
...Крики, вопли, Кирилл, вмиг обезумев, сам не помнил, как оказался
бегущим по лестнице вниз, когда сзади раздался взрыв...

3
7

* * *

Надя сидела одна в кабинете, на столе перед ней в беспорядке лежали все
документы, собранные ею по делу Сильвестра Мазепы. Обхватив голову
руками и ероша рыжие волосы, она вглядывалась в глаза этого человека,
смотревшие на неё со старой фотографии. Смелые, дерзкие, живые, и при этом
честные...
Давно она не видела ничего подобного. Папа её, например, девичий
идеал, вел себя всегда и говорил так, будто боится в чём-то проговориться, у
Нади теперь не было сомнений, что он часто изменял маме. Иван Петрович, о
покойниках плохо не говорят, со своим омерзительным зачёсом – имел взгляд
садиста, который прятал за кривенькой улыбочкой, как, впрочем, и его
замнститель – Михаил Яковлевич. Красавец Кирилл – при его шикарных
внешних данных – жалкий человек, весь насковозь лживый и фальшивый. Надя
покопалась в памяти, найдётся ли хоть один человек с таким взглядом, как на
фотографии... Перед глазами встал, как живой, пожилой преподаватель истории
Иванишкевич, на которого она стучала на машинке доносы, тот смотрел
спокойно, словно с укоризной... Стучала... Вспомнив и осознав свой вклад в
его... Убийство? Да, убийство... Убийство!.. Разрыдалась. Дверь скрипнула.
Надя, ещё не зная, кто это, начала усердно кашлять и чихать, чтобы оправдать
красные от слёз глаза. Зашедший Михаил Яковлнвич, «зам», бодренькой
походочкой прошел к окну, потом потёр руки, потрепал Надю за плечо:
- Заболела, что ли? Тебе нельзя болеть! Ещё грамоту получать!
- За что грамоту, Михаил Яковлевич?
- Как за что? За выявление особо опасного преступника! Знаешь, что
было на задержании? Он оказал сопротивление! Иван Петрович и трое
сотрудников погибли, Кирилл, хоть и цел, на грани срыва! (Казалось, известие
о гибели начальника, Ивана Петровича, нисколечки не тронуло Михаила
Яковлевича).
Надя полными слёз глазами посмотрела на лежащую перед ней
фотографию. Ещё одного человека они убили... Но почему же они? (Михаил
Яковлевич что-то говорил, но она его не слышала). Почему – „они”? Ведь,
получается, „мы”!...
Подняла взгляд на начальника:
- Больше не могу...
- Что?
- Говорю, больше не буду этим заниматься.
Пауза.
Новый куратор выпрямился, подобрался, улыбка исчезла, и стал он на
какой-то миг самим собой – жестоким и беспощадным.

3
7

- Надя, прекрати эти сопли! Прекрасно знаешь, где работаешь. Хорошо
работаешь, и должна знать, что помогаешь родине. Не всем работать в белых
перчатках! Прощаю в первый и последний раз, делаю скидку на бабью
сентиментальность. В последний раз, поняла меня? Из комитета
государственной безопасности выход только посмертно. А это по разному
можно обставить. Уяснила?
Надя, вжав голову в плечи от неожиданно резких, и от того более
хлёстких, слов куратора, кивнула головой. Куратор, снова выдержав паузу,
кивнул в ответ.
- А теперь едь с Кириллом на Игрень, в нашу „дурку”, посмотри на этого,
как его, Петришина. Боюсь я за Кирилла... (Снова надел маску добряка) И
отдыхай больше. Умаялась, поди?

* * *

На заднем сиденье серой „Волги” Надя вполуха слушала сидящего рядом
Кирилла, рассеянно глядя в окно. На душе скребла целая стая кошек,
разговаривать вовсе не хотелось. Однако поездка была по велению начальства,
и странно дёргающийся Кирилл нужен был как человек, ведущий дело
арестованного Мирослава Петришина.
Психиатрическая лечебница находилась на окраине города. Собственно
говоря, это был целый комплекс большого количества разной величины зданий,
с отдельными заборами и без, со строгим, почти тюремным режимом и
охраной, и со свободным выходом. Это даже напоминало парк, много зелени,
скамейки, по аллеям прогуливаются люди...
...Автоматические ворота впустили серую машину. Звероподобный
охранник после проверки документов провёл внутрь длинного серого
кирпичного одноэтажного здания. В этих тёмных тоскливых коридорах
Надино настроение, и до того паршивое, испортилось окончательно. Захотелось
бросить всё, развернуться и убежать, бежать куда глаза глядят, а лучше снова
стать маленькой и запрыгнуть маме на колени, чтобы пожалела. Но нет,
невозможно это, а мама, к слову сказать, двоюродная сестра Ивана Петровича,
в своё время сама выхлопотала для любимой доченьки эту сволочную работу.
Так что некуда бежать, горестно осознала Надя...
Пришли. Приехавший с ними сотрудник устанавливал на штатив новинку
капиталистической техники – видеокамеру для съёмок допроса. В комнату
зашёл доктор, среднего роста и средней, неброской и бесцветной наружности.
Кирилл, которому хотелось поизображать старшего, строгим голосом
поинтересовался результатами воздействия психотропных веществ на
подследственного Петришина. Доктор, назвав Кирилла, видимо, специально,

3
7

„молодым человеком”, ответил, что даже под воздействием подавляющих
психику и волю средств больной продуктивному контакту не доступен, так как
сам себе нанёс увечья: 3-х дневной давности травму языка и 2-х дневной
давности перелом мизинца правой руки.
- Мизинец при чём тут? – резко и грубо прервал его Кирилл. Доктор не
остался в долгу:
- Думал, дураку ясно. Он ни говорить, ни писать не может, гипс мешает.
Так что как вы сейчас допрашивать будете, я не знаю.
- Разберёмся... Приведите его.
Кирилл, явно нервничая, прошёлся взад-вперёд по комнате. Надя села на
стул у окна. Послышались шаги. Ведут! Взгляды обоих приковались к двери.
Мирослав Лукьянович, хоть и был сопровождаем охранником, вошёл как
царь, спокойно и несколько надменно оглядев присутствующих. Надя отметила
и измождённое лицо, бритое по правилам заведения электробритвой, и руку в
гипсе, и тяжёлое дыхание, и приокрытый, видимо, из-за распухшего языка рот.
Она не знала, как это, „травмировал язык”, и немного боялась увидеть что-то
страшное. Однако, ничего кошмарного и страшного видно не было, лицо как
лицо, разве что, как уже сказано, рот приокрыт. Мирослава усадили на стул,
навели камеру. Кирилл начал допрос:
- Петришин Мирослав Лукьянович?
(Мирослав кивнул. Как Наде показалось, несколько насмешливо).
- Вы зачем нанесли себе увечья? Вы отказываетесь помогать следствию?
Уголок глаза Мирослава дёрнулся, будто бы некая смешная мысль
пронеслась в голове.
Кирилл тогда нарочито медленно, как в плохом кино, достал из папки
фотографию и положил на стол между ними. Надя знала, что сейчас надо не
отрываясь смотреть на реакцию подследственного. Фотография, собственно,
была из её подшивки – на ней был изображён Сильвестр.
Мирослав равнодушно посмотрел на неё, вздохнул, отрицательно покачал
головой и поднял взгляд на Надю. На Надю, а не на Кирилла, что того сильно
покоробило, и он попытался вернуть себе инициативу:
- Отпираемся? Ладно, ладно... А это кто?
И выложил на стол фотографию Левко.
Мирослав посмотрел на неё без особых эмоций (а может, скрыл их?),
снова поднял взгляд на Надю и утвердительно кивнул головой. Кирилл,
свирипея, что Мирослав его в грош не ставит, резко повысил голос:
- Говори, кто это!
Взгляд Мирослава Лукьяновича трудно описать словами. Бывает, в
зоопарке так смотрят старые львы на кривляющихся людей. Вот и немолодой

3
7

Петришин, переведя усталый взор на Кирилла, чем-то стал похож на
закованного в цепи, но не сломленного царя зверей. Странная вещь, но Кирилл
замолчал и сел на стул. Когда же подследственный снова посмотрел на Надю,
ей показалось, что его взгляд такой же сильный и честный, как у Сильвестра на
фотографии. Взгляд парализовал её... Она, не отрываясь от неподвижных глаз
Мирослава, будто не своим голосом, громко скомандовала:
- Отведите его в камеру. Вопросов больше нет. Уезжаем.

* * *

...Всю дорогу обратно Кирилл сидел, словно прибитая газетой муха. Надя
тоже не проронила ни слова, кроме кратких указаний водителю...

* * *

До конца дня Надя и Кирилл отчитывались перед Михаилом
Яковлевичем о не вполне удачном допросе Мирослава, причём Кирилл
изворачивался и пытался выставить себя в лучшем свете, в отличие от Нади,
которая просто сухо излагала, так мол и так, в силу непродуктивного контакта с
подследственным произвести дознание не представлялось возможным. Фото
сына предположительно опознал (а смысл? Это же не тайна), фото Сильвестра
Мазепы – нет. Всё...
...А сама Надя смотрела на Михаила Яковлевича с Кириллом и понимала,
что ни в какое сравнение с Мирославом Петришиным эти двое не идут.
Кажется, ни говорить человек не может, ни писать, арестован, сидит в
психушке... А всё равно человеком остаётся, добрым, сильным и честным.
Ломать его будут, в их организации это умели делать очень хорошо, пытать и
калечить будут, но именно его, Мирослава, разве что убьют. Не сдастся он,
глаза у него такие... Скорее, как Сильвестр... Вспомнила фото Сильвестра,
нечто подобное в своё время думала и о нём...
На столе куратора лежала фотография молодого человека, сына
Мирослава. Надя знала, что его зовут Лев, он ровесник её и Кирилла, то есть 18
лет, выступал в цирке. В Днепропетровске похожий на него человек в
гостинице оказывал сопротивление сотрудникам милиции... Интересно, какой
он? Или фото было неудачным, или он просто ещё молод, но предположить
что-то по фотографии, как, например, у Сильвестра, было сложно. И всё же...
Михаил Яковлевич сказал, что требует отчётов и отпустил, ткнув
напоследок пальцем в ту самую фотографию Льва Петришина:
- А этого - найдём.
Разошлись...

* * *

3
7

Попрощавшись на ступеньках с Кириллом (по счастью, он не порывался
проводить или иным образом навязать своё общение), Надя отправилась домой.
На душе было очень тоскливо, из головы не выходили образы Сильвестра и
Мирослава. Вспомнила немолодого Иванишкевича, погибшего после её
сообщения (доноса?)... Его фото до сих пор лежит на столе. Губы сжались
крепко-крепко, Надя приложила все усилия, чтобы не разрыдаться на улице.
Припомнила реакцию Михаила Яковлевича, зашагала быстрее...
- Надія, - кто-то окликнул её. Голос был незнакомый, она повернулась...
Её звал он – человек с фотографии – Лев Петришин, сын Мирослава.
Первое, что почувствовала Надя, это был испуг. Округлившимися глазами,
забыв напрочь всё, она смотрела на него. Мысль – бросится и убьёт...
...А глаза у него – такие же, как у отца. Честные и живые...
Продолжил:
- Надія, мене звати Левко.
Посмотрел ещё раз в её испуганные глаза, в самую душу, покачал
головой.
- Боже, що вони з тобою зробили... Пам’ятай: найстрашніший
гріх – це відчай (огляделся по сторонам). Запам’ятай: сорок шість,
двадцять два, вісімдесят чотири. Чекаю твого дзвінка (всё это сказано
беспристрастно, и тоном не то, чтобы командным, но не терпящим
возражений).
Развернулся, и быстро прошёл за угол дома. Надя, отходя от ужаса,
бросилась вдогонку, но молодого человека и след простыл.
Настя растерянно огляделась, постояла в нерешительности, мотнула
головой и быстро зашагала к дому...
...Уже в квартире сразу прошла к телефон, набрала номер.
- Алло, Иван Петрович? Ой... А Кирилл? Снова истерика? Это вы,
Михаил Яковлевич? Да, Надя. Есть информация: Петришин Лев Мирославович
предположительно находится в Днепропетровске. Записывайте телефонный
номер...

* * *

После разговора с заместителем куратора долго тупо смотрела в стену,
потом достала из папки фотографию Льва, или, как он представился, «Левко»,
смотрела на неё. Почему он к ней подошёл? Откуда знает имя? Зачем дал
телефон?... Провокация? Или её вот так хитро проверяют свои же? Не похоже...
Ещё раз вспомнила взгляд. А ведь этот, в отличие от Мирослава, живым не
дастся. Значит, она снова подписала человеку смертный приговор? Помотала

3
7

головой, отгоняя дурные мысли, но они уходить не желали. Так, в тоскливых
раздумьях, незаметно заснула.

*
* * *
*

Снова начало
Наде перезвонил Михаил Яковлевич где-то через два часа, когда она уже
заснула, сказал, что от Кирилла толку нет, внятно говорить не может и без
конца рыдает. Заместитель, а теперь и исполняющий обязанности куратора
Михаил Яковлевич велел ей оставаться дома, ждать звонка.
Она потёрла виски, эмоций за сегодня было так много, и все такие
тяжёлые, что она прилегла на кровать и будто провалилась в глубокий
тревожный сон.
Проснулась рано, около пяти часов утра. Поняла, что снова заснуть не
сможет, поднялась....
Долго смотрела на улицу, было уже светло. Через открытое окно,
поглядела вниз. Высоко. Смотрела на землю минуту, другую... Потом
посмотрела уже вверх, туда, где выше самых верхних листочков молодых
тополей начиналось небо. Потом снова вниз... Смутившись чего-то. Отгоняя
неприятную мысль, помотав головой, окно прикрыла.
Ненавистная печатная машинка с листом чистой бумаги стояла на
круглом столе посреди комнаты. Рядом в беспорядке лежали черновые записи,
фотографии, газетные вырезки, красная корочка удостоверения. Надя, сев на
стул, медленно, словно в тумане, отобрала три фотографии – три разных
мужских лица. Иванишкевич, Сильвестр Мазепа, Лев Петришин. Первого
сбили машиной, второй погиб при взрыве. Наверняка при задержании окажет
сопротивление и будет застрелен сын Мирослава, Лев. Левко... На глаза сами
собой навернулись слёзы. Губы прошептали:
- Мне только восемнадцать лет... и уже погибли три человека...
Ухватилась за тяжёлую печатную машинку, с усилием столкнула со стола
на пол. Грохот и лязг, Надя вскочила на ноги, и уже громче, не сдерживая
рыдания, крикнула:
- Ненавижу!
Никто её не слышал. Квартира была пуста, соседей этажом ниже не было
дома.

3
7

Она рыдала, уронив голову на руки, и не могла понять, как же так
получилось, что умная, образованная, порядочная девушка – на самом деле –
такая сволочь. Кто виноват? Фотография мамы в рамочке на столике молчала,
на ней мама была счастлива со своим новым мужем, собственно, это он
обеспечил Наде отдельную квартиру. Горько плакала Надежда, жалела себя.
Одна Надя одинёшенька в этом мире, некому поддержать, некому выслушать.
Говорят, верующие с Богом горестями делятся, но Наде говорили дома, в
школе, в институте и в кагебе, что Бога нет, и это всё выдумки. И, значит, всё
можно...

* * *

Она рыдала, не переставая. Ей показалось, что жизнь зашла в тупик, что
выхода нет, и что жить дальше она не сможет. Именно сейчас она поняла всю
гнусность своего доносительства, из-за которого ломаются человеческие
судьбы. Левко, наивный мальчик, дал ей свой номер, а она его тут же сдала...
Иванишкевич, Сильвестр Мазепа, теперь Лев... Нет. Никогда больше она не
будет писать доносы. Но её организация своих людей не отпускает!.. Тогда...
...Надя решительно встала и развернулась к окну...
Звонок в дверь. Резкий, неожиданный и неприятный.
Надя зло посмотрела в сторону входной двери.
Звонок повторился, нервно и настойчиво.
Взгляд на окно, на дверь...
Третий звонок.
Не выдержала, подошла, щелкнула замком, распахнула дверь...
Ожидала увидеть кого угодно, но...
...Левко.
На пороге стоял Левко Петришин.
Она так и застыла, шмыгнув носом...
...А он, облегчённо вздохнув, сказал:
- Дякувати Богу, встиг цього разу...
Надя отступила на шаг, круглыми от ужаса глазами глядя на Льва. Тот
прошёл внутрь.

*
* * *
*

3
7

Часть вторая
Лев

“Отдел по борьбе с националистическими движениями
КГБ УССР, г. Львов
Совершенно секретно
От агента Мираж

донесение (выдержки).

... также обращают на себя внимание два случая:
первый: 16.01.1980 в 14:35 студент Горенко А.С. второго
курса группы ... в беседе с одногруппниками Петренко В.К.
и Сараевой Н.Ю. сравнил шведский флаг с флагом
несуществующей Украины, чем показал свой нездоровый
интерес к украинскому национализму, а также свою
осведомленность в этом вопросе. Его собеседники тему
разговора не поддержали, их донесения прилагаются. Второй
случай: профессор Петришин М.Л. на лекции 17.01.1980 в
13:11 произнес, обращаясь к аудитории: “Досить гомоніти,
як запорожці на чорній раді!”. Следует отметить, что понятие
“чёрная рада” не входит в обязательную программу изучения
истории СССР как в школе, так и в ВУЗе, и своими
сепаратистскими призывами этот преподаватель, давно
скрывающий свою мелкобуржуазную сущность под маской
сочуствующего беспартийного и прикрывающийся
профессорским званием, может разбудить в неустойчивых
представителях комсомольской молодежи вместо советского
патриотизма интерес к никому не нужным разделам
истории...
17.04.1980г.”

* * *

За пять дней до начала

* * *

А вот и гнездо, затерявшееся в раскидистой кроне громадной осины.
Весёлая птица-сорока описала в воздухе круг и уселась на ветке. В клюве у неё
что-то блестело. Птица бережно уложила свою находку в гнездо, отступила на

3
7

пару своих птичьих шагов, наклонила чёрную головку набок, невольно
залюбовалась коллекцией. Один нательный крестик, бусинки, застёжки,
красная звёздочка, винтики-гаечки. У каждого предмета своя история, тепло
своё. Не нравилась птице звезда красная, на капельку крови очень похожая. Не
нравилась...

* * *

Громыхание железных колёс о рельсы, сливающееся в один непрерывный
шум. Локомотив нёсся легко и весело, казалось, не замечая веса десяти вагонов.
Хорошо машинисту – следи за стрелками, да попадай в расписание.
Пассажирам хуже. Всё население этого поезда на две категории
разделялось. Одни – с автоматами, при погонах, собаки здесь же. А другие –
сплошь в сером, одинаковом, казённом.
Если бы можно было, подобно князю Гвидону, обернуться комариком и
незаметно оказаться в этом поезде, то удивила бы разница между
звероподобными, злыми рожами охранников и человечными, хоть и
измученными, лицами заключённых. Немудрено – поезд вёз не уголовных
преступников, а политических.
Железнодорожная колея разделялась – одна ветка направлялась на
восток, другая круто забирала на север. В этом месте поезд сбавлял ход, и
длинная железная гусеница вагонов, скрипя и перестукиваясь, переползала на
северный путь.
Пора! Из осиновой рощи показались три всадника. Быстро набирая
скорость и перейдя на галоп, они догнали поезд и поровнялись с его
пятнадцатым вагоном. Вот один из всадников с поразительным проворством
вскочил ногами на седло, примерился, сгруппировался...
...Так распрямляется сжатая пружина, так волк атакует добычу, и так этот
всадник перепрыгнул на стремительно движущийся поезд. Уцепившись за
какие-то железяки, озираясь, первым делом вытащил из-за пазухи пистолет. Его
конь, снижая темп, по дуге вернулся к той самой рощице, из которой они
выехали. Два других всадника поочерёдно повторили головокружительный
трюк. Было видно, что второму эти акробатические номера дались с большим
трудом, в движениях чувствовались одновременно и опыт, и возраст. Третий
сработал чисто, только тоже тяжело дышал, перебравшись на поезд. Умные
лошади спокойно потрусили рысцой обратно под сень деревьев.
Вагон был не специальный, тюремный, а товарный, для перевозки людей
вовсе не приспособленный. Смелая троица забралась на крышу вагона и,
сгибаясь под натиском встречного воздуха, дошла до середины. Каждый снял с
плеч по мотку верёвки и закрепил на каких-то выступах. Замерли,
переглянулись, перекрестились. С Богом!

3
7

Спустились на боковую сторону вагона, сопротивляясь ветру, который
всё хотел столкнуть их друг с другом и запутать верёвки или забросить обратно
на крышу.
Самый проворный сбил замок, другой отвернул здоровенный рычаг, все
втроём, поднатужившись, отодвинули тяжёлую дверь, и заскочили внутрь.
Заключённые сидели на местах, словно ожидая подвоха.
Один из вошедших, переводя дыхание, произнёс:
- Слава Україні!
Лица пассажиров-невольников осветились улыбками:
- Героям Слава!
- Дід Лук’ян тут? – спросил старший из троицы.
- Ось він я, діточки, - ответил откуда-то из угла немолодой, но бодрый
голос.
- Діду, стрибати треба, зможеш?
- З літака стрибнеш, аби до москалів не їхати!

* * *

В город они вошли уже затемно. Старик Лукьян немного прихрамывал,
прижимал ко лбу платок – прыгать с мчащегося поезда в 74 года даже бывшему
цирковому акробату и партизану, ветерану Украинскай Повстанческой Армии
было сложно.
В условленном месте ровно в 23:30 появилась замызганная легковушка
друзей – сотрудников одного из иностранных консульств, к которой они и
направились. Обнялись, попрощались. Лукьяну предстояло длинное
путешествие, которое должно было закончиться, после многих пересадок и
таинственных процедур в Канаде. Смелой же троице судьба готовила новые
испытания.
Вот и родной дом, на одной из тихих львовских улочек.
Время позднее, точнее, уже раннее – полчетвёртого, скоро светать
начнёт.
Спать не хотелось совершенно, все трое наперебой что-то говорили,
сказывалось нервное и физическое напряжение этих суток.
Младший скосил глаза в сторону окна, навострил уши. Возле дома
остановилась машина, хлопнула дверца…
Переглянулись. Старший проговорил:
- Так... Спочатку вони за пойнятими, потім до нас... Так...

* * *

- Арешт, арешт, це погано, але колись це повинно було статися,
- пробормотал старший. Осмотрелся, обменялся взглядами с притихшими
младшими, принял для себя какое-то решение, голос снова обрёл твердость:

3
7

- Роздягаймось. У ліжко. Четверта ранку на дворі.
В дверь постучали – грубо, требовательно, и, кажется, сапогами.
Троица успела сбросить одежду, взбить постели, старший, всё-таки
несколько побледневший, повернулся, и негромко сказал:
- Все може бути. Але ми християни... та українці. Все буде добре.
И пошел открывать дверь.

* * *

В просторную квартиру ввалились сразу столько человек, что сложно
было сосчитать. Первые человек пять были в штатском, сзади как заячий
хвостик трепыхался сонный, впопыхах одетый, и насмерть перепуганный сосед,
который теперь был не просто человеком или гражданином, а именовался
понятым. Этой ролью он явно тяготился и прятал глаза. Зато шедший впереди
свежевыбритый товарищ, красуясь своей ролью и тесня хозяина вглубь
квартиры, заговорил:
- Петришин Мирослав Лукьянович, 1930-го года рождения?
- Так, це я, - спокойно ответил хозяин квартиры.
- Вы арестованы за антисоветскую пропаганду. У меня ордер на обыск в
этой квартире. Кто еще в доме? Всем предъявить документы.
- Назвіть себе, добродії, - голос Мирослава спокойный, как на лекции.
- Ка де… (их главный кашлянул). Ка гэ бэ у-эс-эс-эр, - и начал рыться в
папке, доставая какие-то бумажки с печатями, на которые хозяин квартиры и
смотреть не стал.
За пропаганду, та тільки тато? – мысленно удивился сын
Мирослава по имени Левко, второй из смелой троицы, покуда, изображая
сонное смятение, выбирался из постели и искал документы. Рядом что-то
недовольно бурчал третий, младший брат Мирослава и дядя Левка – Орест
Почему-то, страха и смятения, обычно сопровождавших подобные
процедуры, в этой квартире не было, быть может, сказалось отсутствие
женщин, слёз и плача, и.т.д. Обстановка в квартире была более, чем
спартанская, только самое необходимое, никаких тюков, чемоданов, пыльных
узлов. Оружия в доме тоже не было, пистолеты были спрятаны в нескольких
километрах отсюда в надёжном месте. Однако это не меняло сути
происходящего, и Левко, не отрываясь, смотревший на папу, это понимал. Отца
забирали из его жизни, надолго, пришла мысль, что навсегда. А так всё хорошо
проходило… Уже три крупные акции – троих человек удалось спасти из лап
«совьєтських», кого из-под следствия, кого – на разных этапах пересылки, как
сегодня ночью, и всё проходило чисто, без сучка – без задоринки. Может,
хорошо, что обвинение только в пропаганде, да оно и понятно – отец был
профессором-физиком, а в их университете за последнее время это уже второй

3
7

арест. Зверствуют красные, всё стукачами оплели, а ничего поделать не могут
со свободолюбивым Львовом, хоть ты тресни, не признаёт город
«совьєтськую» власть. Не вписывается Западная Украина, равно как и
Прибалтика, в дружную семью братских народов, скрученную ржавой колючей
проволокой.
Увели отца…
Левка и дядю не выпустили из квартиры, обыск продолжался…

* * *

Не спавшие уже полтора суток Лев и Орест обивали пороги серого
казённого здания, пытаясь добиться хоть каких-то новостей о Мирославе. Хотя
делали они это больше для проформы, то есть показывали нормальную
реакцию родственников, понятную наследникам садиста-эпилептика
Дзержинского. Как могли, узнали следующее:
1. Мирослава с освобождением Лукьяна из тюремного поезда не
ассоциируют
2. Новый начальник Львовского КГБ зверствует, хочет любой ценой
придушить все проявления национализма
3. Коллектив университета написал два письма в КГБ, одно в поддержку
Петришина, другое – против. Первых вызывают для «беседы».
4. Мирослав объявил голодовку
5. Назначена психиатрическая экспертиза
6. Его везут на восток, в Днепропетровск
7. Место и способ перевозки неизвестен.
* * *

Левко ждал Ореста в маленькой кофейне, «у кав’ярні», коими так
изобилует Львов. То, что отца необходимо вырывать из цепких лап чекистов,
для него было бесспорно. А потом, как и тех – в Канаду. Представил, что
сейчас, быть может, пытают отца... Или – папе зажимают нос прищепкой и
принудительно кормят… Кулаки сжались, Левко тряхнул головой, взял себя в
руки. Сил в восемнадцать лет было хоть отбавляй, сказывалась многолетняя
цирковая практика, а кофейная чашка здесь не при чём. Через большое окно
увидел Ореста, он как обычно улыбался себе под нос, шагнул с тротуара на
дорогу…
…На огромной скорости невесть откуда взялся грузовик. Дядя Орест не
успел ни отскочить, ни сгруппироваться. Страшный удар швырнул его наземь.
Левко бросился к выходу, опрокидывая стулья. Грузовика уже и след простыл.
Расталкивая случайных прохожих, Левко подбежал к Оресту. Тот лежал
ничком, одна рука вывернута в сторону, вторая под телом. Из-под головы
показалась струйка крови.

3
7

- Боже мій, Оресте... – прошептал Лев. Не поворачивая дядю,
попробовал найти пульс на шее – не смог. Вокруг уже стояло человек пять
прохожих, кто-то из кафе вызывал скорую и милицию. Левко поднялся на ноги.
Надо было что-то делать, но что? …Дядя, уроки борьбы, гири, турник, цирк,
сальто, и всё время неповторимые шутки да оптимизм Ореста. Вспомнилась та
улыбка, с которой он шагнул на мостовую, еще бы рукой помахал… Рука.
Правая. Между большим и указательным пальцем был зажат клочок бумаги –
Лев, не обращая внимание на причитающих зевак, вытащил листочек, узнал
дядины каракули: «46 22 81 Днепр Сіл”. Спрятал в карман. Приближалась
сирена.
Боже, Оресте, як же…

* * *

Лёжа на верхней боковой полке плацкартного вагона, Левко не мог
думать ни о чём. Книжка о Днепропетровске была прочитана, ничего ценного
там не сообщалось. Позади, во Львове, были три тяжёлых дня, которые
вспоминать тоже не хотелось. Поэтому, сказав знакомому, определённо
стукачу, что едет поступать в Киев, собрав все накопления Мирослава, Ореста,
взяв всё необходимое, выехал в Днепропетровск. В этом городе он никогда не
был. Плана действий тоже не было, где искать отца, что за психиатрическая
экспертиза, где она проходит – тоже неизвестно. Но оставаться во Львове,
бездействовать, просыпаться и засыпать с мыслями о своей бесполезности,
тоже было невмоготу. Поэтому, закинув руки за голову, и дремал Левко под
перестук колёс, а поезд вёз его всё дальше и дальше на восток, к «москалям», в
незнакомый город с длинным названием «Днепропетровск».

* * *

Поезд прибывал в 12:30. Город обрушился на Левка суетой, толчеёй,
полным отсутствием правильной украинской речи. Лица попадались сплошь
комсомольские, „без коріння”, как любил говаривать Орест.
Стоило спросить: „Шановний, а як проіхати?...”, - как человек
отворачивался, не желая разговаривать. Пожилая женщина к которой он
обратился „пані”, смутилась, засуетилась, бочком, бочком, и убежала. Это было
внове для выросшего во Львове восемнадцатилетнего человека. На его родине,
словно в другой стране, говорили незнакомым людям „ви” и „пане”, знакомые
снимали шляпы и раскланивались, многие люди хранили шляхетскую
горделивую осанку, спокойствие и выдержку, доставшуюся от многих
поколений достойных предков.
Здесь же, в „Днепре”, как уменьшительно именовали этот город,
явственно чувствовалась ураганная чистка 20-х – 30-х годов, когда
коммунисты-большевики сознательно уничтожали миллионы и миллионы

3
7

граждан захваченной славянской страны, самых работоспособных крестьян и
фермеров, офицерство, учителей, преподавателей ВУЗов, учёных, писателей,
поэтов, инженеров, дипломатов, монахов, монашек и священников, ломая и
уничтожая лучшие традиции этого края „до основанья”. Во Львов строители
коммунизма пришли только в 1939-м году, тоже развязали невиданные для
Западной Украины репрессии, очень торопились, но времени было мало, и их
вскоре сменили новые завоеватели.
Здесь, в Днепропетровске, глядя на отсутствие культуры и достоинства у
большинства встречных прохожих, Лев видел наглядный пример строчке
Интернацонала «а затем».
Шёл молча, мрачнея с каждой минутой. В чужой монастырь со своим
уставом не лезут, помнил Левко, но всё-таки с надеждой всматривался во
встречные лица, нет-нет, да и мелькнёт гордое и достойное...
На остановке из автобуса выходили люди. Рядом стоял татуированный с
ног до головы мужчина в белой кепке и громко смачно матерился,
периодически отхлёбывая пиво из кружки. Окружающие, среди которых были
женщины и дети, словно не замечали этого.
В місті Лева такого б не сталося, а якщо хтось так повів би
себе, його швидко навчили би, - с гордостью за свой город подумал Левко, у
которого зачесались кулаки. Пока он ещё философствовал, произошло
следующее. Из автобуса вышел невысокий молодой человек, помог спуститься
своей спутнице, после чего развернулся к матерщиннику, одной рукой натянул
ему его же кепку на лицо, другой кулаком смачно хлюпнул татуированного по
мордасам. Выронив пиво и раскинув руки тот упал навзничь, а молодой
человек рявкнул „Не ругайся!”. Поверженный противник содрал, наконец,
окровавленный головной убор с расквашенного носа и что-то залепетал,
однако, гораздо тише и тоном уважительным и даже извиняющимся. Молодой
человек галантно предложил своей даме руку, и, как ни в чём ни бывало,
проследовал дальше. Окружающие, преимущественно торгового вида
женщины, к удивлению Льва, осуждающе посмотрели в спину парочке. Сам
Левко полностью одобрил его действия:
Собака палку любить. Але ж тут таки є порядні люди!

* * *

Который раз Левко читал последнюю записку Ореста. «46 22 81 Днепр,
Сіл». Номер телефона, Днепр – это Днепропетровск, А вот что такое «Сіл»?
Это номер друга или врага? А, ладно... Телефон-автомат съел две копейки,
немного посопротивлялся, и соединил с нужным номером. Гудок. Гудок. Гуд…
- Алло (голос мужской, немолодой, спокойный)

3
7

- Алло! (Левко решил не возиться долго) Мне Ваш номер надал Орест
Петришин.
- Вам легше українською, чую, так? А чому сам пан Орест не
телефонує? (Левко отметил филигранное львовское произношение)
- Він... загинув.
- Заг... Як?... Орест... А з ким я розмовляю?
- (помедлил немного) Левко Петришин, небіж. Я в
Дніпропетровську зараз.
- Я чую.
- Можу я з вами зустрітися?
- Звичайно, пане Левко. Ви зможете десь біля п’ятої перед
кінотеатром “Відчизна”?
- Знайду. Як Вас впізнати?
- (смеётся) Старий, дурний, вусатий (кашлянул, видимо, вспомнил об
Оресте). А Вас?
- Білявий, червона свита.
- Зрозуміло. Доречі, мене звати Сільвестр.

* * *

Итак, до встречи с неким Сильвестром (не иначе, как тот самый «Сіл»)
оставалось пять часов. Как же их употребить?
* * *

Чем же живёт этот город.? Левко оставил этот вопрос на потом. Куда
теперь? Квартира или гостиница?
В просторном гостиничном холле было прохладно и как-то мрачно.
Настроение у человека за стойкой, похожей на барную, также было
прескверным. Левко спросил у него:
- Шановний, чи є вільні місця?
Человек только покосился на молодого человека, презрительно дёрнул
щекой, продолжая пребывать в созерцании своего собственного внутреннего
мира. Левко, ещё не веря в возможность подобного хамства от
обслуживающего персонала гостиницы, переспросил:
- Шановний!..
Человек вдруг с ненавистью и вызовом перебил Левко:
- Не надо на меня орать!
Сказать честно, молодой львовянин просто опешил, не находя что сказать
на подобную наглость. Человек же, сам себя заводя, развивал успех:
- Чего глаза вылупил, бандеровец?
Левко напрягся было, как струна, быстро наливаясь справедливым
гневом, однако откуда-то сбоку из полумрака возникла серая тень, при

3
7

ближайшем рассмотрении оказавшаяся разжиревшим милиционером. Он,
видимо, дремал на диване, и проснулся только от крика. Потирая опухшее
красное лицо, обратился он сразу ко Льву, причём тоже в грубой форме:
- Ты чего орёшь?
Левко, который, к слову сказать, и не кричал вовсе, попытался решить
вопрос мирно:
- Пробачте, але я...
Видимо, живя во Львове, забываешь, что украинский язык, на котором
творили Котляревский, Шевченко и Франко, может вызвать странную,
необъяснимую, нерациональную ненависть у жителей русскоязычных городов.
И сейчас, как только застёгнутый не на все пуговицы служитель закона
услышал украинские слова, да ещё и с характерным львовским акцентом, его и
без того не очень благообразная блиноподобная физиономия стала сочного
помидорного цвета, он схватил Левка за рукав и потащил к выходу:
- А ну пошли!..
Опомнившись, Левко, тоже, кстати, живой человек, вскипев яростью,
сделал милиционеру великолепную подножку в такт шагам. Видели, как падает
мешок с картошкой? Так же грохнулся на пол и служитель органов, зацепил
штору, оборвал карниз, сверху опрокинув горшок с цветами.
Левко оглянулся на человека за стойкой. Тот стал бел лицом, однако
рукой шарит под столом. Кнопка! Есть она там или нет, времени узнавать нет.
Бог с ним. Пока милиционер приходит в себя и окончательно просыпается,
бежать на улицу.
Бог не посылает испытаний не по силам, - только и успел подумать Левко
вылетев на улицу, когда увидел напротив ещё двоих в милицейской форме.
Они, к сожалению, тоже заметили разгорячённого юношу и окликнули его.
Нервы у Левка не выдержали, и он бросился бежать. Милиционеры кинулись
следом, но где им, разъевшимся на казённых харчах, угнаться за
высококлассным цирковым акробатом. Юркнул Левко за угол, и был таков.

* * *

Сил бежать дальше не было. В каком-то грязнющем подъезде Левко
привалился к стене и часто-часто задышал. Кровь в висках стучала, перед
глазами проплывали красные круги, голова кружилась, кулаки судорожно
сжимались и разжимались, словно помогая лёгким захватывать побольше
воздуха. Бігти, бігти далі!... Мысли путались, чтобы их утихомирить, Лев
попытался дышать реже, и не так глубоко. Бігти... Сільвестр!
Телефонувати, але номер.... номер... який там номер... Цифры никак не
хотели складываться в нужную комбинацию, как молодой человек ни старался,
и от досады Лев даже стукнул кулаком по стене. Положение складывалось

3
7

отчаянное. На хвосте милиция, в гостиницу возвращаться нельзя, денег почти
нету, паспорт (тут он стукнул себя по карману – слава Богу, твёрдая серпасто-
молоткастая книжица, краснокожая паспортина, никуда за время
стремительного бега с препятствиями не выпала, не потерялась) – паспорт есть,
только куда он с ним? И папа...
Отряхнув кое-как запылившуюся одежду, пригладив волосы, твердой
поступью Лев вышел из подворотни и пошёл вниз по улице, не оглядываясь и
стараясь ни о чём не думать. Навстречу прошли двое милиционеров, в их
сторону Лев даже не посмотрел...
...Коли його, ще маленького п’ятирічного хлопчика, вкусив за ногу
приблудний собака, він настільки злякався, що починав дрижати, коли
тільки но бачив будь-яких песиків. Дід Лук’ян потім навчив його не
боятися чотирьоногих. Поперше – і це Левкові запало в душу назавжди
– не дивитися в очі собакові, бо це для неї є виклик. Йди собі хоч біля
самого її носу, вона не ворухнеться, тільки не дивися на неї. Бо очі
людські – то є сильна зброя, не менш важлива, ніж слово. А будь-яка
зброя робить людину або страшною, або дуже смішною. І щє дав дідусь
онуку зрозуміти, що людина сильніша за тварин...
Даже не посмотрев в сторону милиционеров, Лев просто шел своей
дорогой, будто просто опечален чем-то. Походка гордая, осанка прямая, чего
уж тут смерти кланяться… Только телефон не хотел вспоминаться...
Прошагав несколько кварталов, Левко восстановил дыхание и стал
немного рассматривать город. Засмотрелся на какое-то здание по левой стороне
проспекта с причудливыми часами в фигурной крыше…
- Оце, шановний Левко, була городська дума, банк та поліція під
одним дахом. А навпроти був найбільший дім розпусти… Та не дивися
вовком, я – Сільвестр.

* * *

Сильвестр оказался невысоким подвижным человеком лет шестидесяти,
нельзя сказать, чтоб уж очень красивым, но, несомненно, привлекательным. В
его манере поведения Левко видел скорее годы преподавательской работы, чем
ссылки, тюрьмы и побеги. Находиться рядом с ним было спокойно и надежно,
почти как с отцом. Только по сравнению с молчаливым и иногда суровым
Мирославом Лукьяновичем, рот у Сильвестра почти не закрывался.
- Ось, дивись, як я готовлю каву! Поперше насипаеш до турки
цукру, розігріваеш, щоб він розтанув, бачиш? Тільки-но коричневим
покрився – додавай меленої кави. Та не жидкуй, більше, більше, ти ж не
в “общєпиті”. Кава в мене особлива, справжны турецьким рецептом...
Та вози туркою – не спи! А тепер – додавай окропу!...

3
7

И так без передышки. Старый Сильвестр привёл Льва к себе домой, в
однокомнатную квартиру, почти всю заставленную книжными полками,
накормил, и только потом рассказал, как и где его выследил. Уже подходя к
месту встречи, Сильвестр увидел, что происходит что-то нехорошее, потом
Левко пробежал со своими акробатическими номерами... Словом, припомнив,
куда ведут выходы из той подворотни, которая спасла Левка, пан Сильвестр
дворами, дворами, и догнал молодого человека...
В дверь позвонили.
- Не переймайся, це сусіди. Чув – один дзвінок довгий, два
коротких. Костянтин або Людмила, майбутня матір. Так, ти – мій
троюрідний племінник зі... з Івано-Франківська. І розмовляй російською,
бо... бо сама мова Пушкіна та Булгакова ні в чому не винна!

* * *

Квартира соседей была не в пример уютнее, чувствовалась женская рука.
Левко, которого Сильвестр чуть ли не силой привёл за собой и представил,
сдержанно поздоровался за руку с хозяином, и кивнул хозяйке. Где-то Левко их
видел, поднапрягся, и вспомнил – сразу по приезду в Днепропетровск, недалеко
от вокзала, этот молодой человек заткнул рот татуированному хулигану.
Взглядом Лев привычно скользнул по книжным полкам, фотографиям.
Одна из фотокарточек, выцветшая от времени, отличалась тем, что на ней
рядом с человеком был запечатлён страус. Подпись (старым шрифтом, с
твёрдыми знаками) – „доктор Маляев в Южной Африке”.
- Ну-те-с, Людочка, будущая мамочка, что болит? – с доброй улыбкой
спросил Сильвестр у молодой хозяйки. Костя тем временем увлёк Левка на
кухню. То, что Сил – ещё и врач, было новостью, но спорить молодой
Петришин не стал, и охотно согласился выпить предложенного чаю.

* * *

Интересная жизнь!.. В те же минуты, когда Надя докладывала своему
шефу, сам Сильвестр пересказывал Левку свою историю.
- Батьки мої подалися до Києва сімнадцятого року, влітку. Їй-бо,
який то був час!... А вже у січні вісімнадцятого батько загинув у бою
під Крутами, захищаючи Київ від більшовиків... Гнояка радянська!... Ти,
Левко, людина не військова, не зрозумієш, що це таке – 550 юнаків, з
них 130 студентів, решта – військової школи, та 20 офіцерів цілу добу
стримувати наступ шости тисяч більшовиків. Шість тисяч! – хлопнул
по столу кулаком Сильвестр.... А в наших - самострілів вісімнадцять, на
п’ять километрів фронту... Добу протримались... Герої... За Україну...
Сильвестр поднялся на ноги, Левко, глядя на Сильвестра, как на древнего

3
7

пророка, тоже. Слава Україні, - произнёс Сильвестр. Героям слава, - эхом
отозвался Лев.
Сели, Мазепа продолжал: Мати до міста Лева повернулась, зі мною,
немовлям, там я і виріс. У 39-му, а мені вже 23 роки виповнилося, я був
з дипльомою, але все на польську владу лаявся, з їхньою „Армією
крайовою” сперечався... озброєний... Потім, як більшовики й до нас
прийшли, польський тягар раєм показався.
Так і воюю... Ми в УПА з німцями теж воювали, і не менш, як з
комуняками. Але по роках, то з 44-го по 53-й рік – німців-то вже не
було. З червоною армією, зі спецзагонами НКВС, чи як їх там
перейменовували, навіть газом нас з літаків труїли... Недотруїли, -
(Сильвестр горько усмехнулся). Заарештували мене у 1953-му році, але не
розстріляли, а заслали до Сибіру... Сніг прибирати... Його багато там!
Хе-хе-хе... Які там умови були!... Жах, боронь Боже! Але ж вони там,
„вєртухаї”, Дюма не читали, і я після довгих п’ятнадцяти років
ув’язнення видав їм класичну втечу за методою графа Монте Крісто...
Знаєш...
Телефонный звонок, резкий и неприятный. Сильвестр снял трубку,
звонила соседка – Людмила и что-то взволнованно и быстро говорила. Мазепа
становился всё мрачнее и мрачнее, выслушав, поблагодарил Люду, попросил не
выходить из квартиры и не волноваться, и повесил трубку. Повернулся к
Петришину, сразу став собраным и сосредоточенным.
- Левко, здається, до нас йдуть. Чоловік Людмили, Костянтин
бачив якихось людей біля дому. Перше. Запам’ятай адресу – вулиця
Дніпровська 8-б, квартира 118. Ключ схован праворуч унизу біля
дверей, знайдеш. Друге. Там, у квартирі, у картині Рєпіна, деякі
важливі документи. Головне, щоб вони не потрапили до кадебе. Не
хочеться їх нищити, але від них залежить доля багатьох людей по
всій країні. І третє. Ти, Левко, маєш розум та силу (Сильвестр трижды
перекрестил молодого человека, который с широко распахнутыми глазами
смотрел на старшего товарища), і саме тобі я передаю свою справу. Бо не
маємо ми, козацькі нащадки, загарбникам піддаватися!
Раздался звонок входной двери. Сильвестр вскочил, рванул дверцу
шкафа, вытащил оттуда и бросил Льву моток верёвки с железной «кошкой» на
конце.
Снова звонок.
Не обращая внимание Сильвестр-Богдан достал рюкзак, натолкал туда
каких-то бумаг, конверты, пару книг, потом сбегал на кухню и принёс большой
бумажный пакет кофе, его также отправил в рюкзак. Лев, не зная, что делать,

3
7

стоял с бухтой верёвки в руках, чувствуя свою неумелость и бесполезность. С
помощью Мазепы надел рюкзак, проследовал к балкону, и только здесь,
сообразив, что Сильвестр остаётся, запротестовал.
- А якже ви, пане Сільвестре!...
- Не переймайся, я їх зустріну.
- Ні, я вас не залишу! Пане Сіл...
- Залишиш!
Сильвестр обнял Левко, глаза заблестели... Сзади раздались глухие удары
в дверь.
- Так треба, Левко. Ти не повинен гинути, ти молодий... Тобі ще
батька знайти треба...
- А ви?!..
- А ми ще подивимось... Не кидай боротьбу, Левко зі Львову, не
здавайся, як би не було скрутно. Пам’ятай, ми виженемо загарбників, і
буде в нас велика, незалежна та вільна країна. Ти віриш?
- Вірю, пане Сільвестре...
Сзади дверь трещала, вот-вот готовая разлететься на куски...
- Тоді стрибай!
- Пане... пробачте...
- Левко, нема за що вибачатися. Слава Україні!
Укрепив верёвку и шагая вниз, Левко посмотрел в последний раз на
Сильвестра, из глаз сами собой брызнули слёзы. Спускаясь, еле сдерживая
рыдания, он ответил:
- Героям Слава!...

* * *

Взрыв он слышал, уже спустившись вниз. Увидел пробегающего
молодого губастенького человека, одежда запылённая, обезумев, тот бежал к
своему фургону. Всё понял Лев, тайком перекрестился, и побрёл искать
вторую квартиру Сильвестра. Все оказалось так, как он рассказал...
...Левко уже второй час молотил тяжёлый боксёрский мешок в новой
квартире. Настроение было прескверное. Кулачный бой в исполнении Левко
становился все медленней и медленней, усталость брала своё, однако
происходящее проще и понятнее отнюдь не становилось.
Остаться старшим после гибели Сильвестра, не иметь рядом человека, у
которого всегда что-то можно спросить, а главное, самому предусмотреть все
возможности и опасности – это казалось молодому человеку беспросветным
ужасом.
Сегодня рано утром, проснувшись, после чашки крепкого львовского
кофе (спасибо ещё раз Сильвестру) в голове прояснилось, пришло время делать

3
7

хоть что-то. Так как чёткого плана действий пока не было, Лев отправился
изучать город. Время было подходящим – раннее утро, люди спешат на работу
или учёбу, берут приступом трамваи с троллейбусами, кому есть дело до
одинокого молодого человека. Вместе с тем Левко привык ориентироваться в
городах, куда его заносила судьба, поэтому сегодня думал порыскать по
хитросплетению улиц, понять, каким воздухом живет этот новый для него
город, понять его жителей.
...Молодость брала свое. На улице он заприметил молоденькую девушку,
она выбежала из дома напротив и быстрым шагом направилась в сторону
центра города. “Бач, яка...” – пробормотал Левко, и, сам не понимая зачем,
устремился следом. Людей вокруг было много, что облегчало задачу. Левко
проскользнул вперед девушки, чтобы еще раз повнимательнее и при этом,
конечно же, незаметно, осмотреть случайно подвернувшийся объект слежки.
Интуиция не подвела его и на этот раз. Помнится, читал Левко перепечатанный
на каком-то техническом аппарате, без знаков препинания и заглавных букв,
роман Булгакова «Белая гвардия», и поразила его там одна фраза: «Сотворил же
Бог игрушку – женские глаза…».
...Розумна, дуже розумна, красива, дуже красива, - забормотал
Левко. Нещаслива, а чи самотня? Так, безперечно самотня, не
цнотлива, але зараз самотня, - даже когда Лев разговаривал сам с собой,
его тон был достаточно самоуверенный и безаппеляционный. Надо признаться,
что несмотря на юный возраст и некоторую неуверенность в принятии
решений, Левко в людях ошибался редко. Это что касается внутреннего мира
человека. А внешность! Так складывалось, что в девушках его привлекал весь
образ, он не раскладывал портрет на составляющие, как, например, его друг
детства Радимир: “Ніженьки нічого, а зверху м’яса замало буде”.
Неизвестная девушка шла спокойной быстрой походкой, движения были
уверенны, не суетливы, срезая дорогу, она легко запрыгнула на бордюр в
полметра высотой, и зашагала дальше. “Міцні литки,” – продолжал оценивать
Левко, незнакомка нравилась ему все больше и больше, тем более, что к
рыжеволосым он всегда испытывал слабость.
* * *

- Файна дівка, навіть сіро-мишастий сов’єтський одяг не псує
статури, - продолжал восхищаться парубок, топча асфальт несколько позади
молодой незнакомки. Настроение у Левка в первый раз после прощания с
Сильвестром стало немножечко лучше, держаться незаметно в плотном
людском потоке было проще простого, и он сам не заметил, как прошёл
несколько кварталов. Девушка свернула к большому серому зданию с

3
7

колоннами и легко взбежала по ступенькам, на ходу достала из внутреннего
кармана красную книжечку удостоверения, и скрылась за массивными дверями.
Левко ошарашено прошел мимо гранитных ступенек, только еще раз посмотрел
на табличку возле входа, не обознался ли. И так горько ему стало, так обидно,
что слезы мимовольно брызнули из глаз. Скрывая это, он чихнул, шумно
высморкался и побрёл дальше по улице, бормоча: “Боже мій, така розумна,
така красива, така приваблива... і працює у КДБ... Що за місто, що за
країна!..”. Действительно, на вывеске возле входа, куда так легко и весело
заскочила незнакомка, было написано золотыми буквами: “Комитет
государственной безопасности УССР”.
...Вот и боксировал Левко не вспомнить сколько времени, вымещая
ярость на молчаливом боксерском мешке. Незнакомка из головы уходить не
желала, и накак не мог понять Левко, почему его так задело, что девушка, даже
имени которой он не знал, служит в этой преступной организации. Однако,
обладая весьма своеобразным чувством юмора, каким-то краем своего
сознания, не занятым в самоедении и боксе, Левко предположил, что это
называется любовь с первого взгляда. Мысль строгой части мозга не
понравилась, и он так сильно заехал кулаком по груше, что крюк, на котором
она висела, не выдержал, и стокилограммовый мешок грохнулся вниз.

* * *

В открытое по причине майского тепла окно влетела первая пушинка с
тополя, растущего перед домом. Левко проследил за её причудливым полётом.
Скоро начнётся настоящий снегопад из этого пуха. Сильвестр подсказал бы,
как это правильно сказать по-русски… Лев на физическом уровне чувствовал
своё одиночество, а также новое – он сам отвечает как за свои поступки, так и
за судьбу Мирослава. Раньше Левко был так, сбоку-припёку, старался как
можно ответственней выполнить поручения старших, а теперь, получается,
нужно самому эти задания и планировать.
Перед глазами почему-то очень ярко и чётко появился образ рыжей
девушки, той, что повстречалась на улице. Лев поморщился, это было
несвоевременно. Хотя взглядами они тогда не обменивались, теперь казалось,
что она смотрит именно на него. Особенно Левко поразился её глазам…
вспомнил кое-что из детства – волчицу в Киевском зоопарке. Странно, её
взгляд напоминал незнакомую девушку. Лікуватися треба, - пробормотал
молодой человек и помотал головой, чтобы отогнать непонятные мысли.
Однако ни зарядка, ни душ, ни завтрак не смогли избавить от этих мыслей.
Перед глазами словно висели четыре портрета – Мирослава, Сильвестра,
Ореста, и этой, рыжеволосой. Если образы папы, а также Ореста и Сильвестра,

3
7

трёх очень близких людей, были уместны и понятны, то как прикажете
понимать невесть откуда взявшийся женский лик? Тем более с таким её местом
работы... Левко нахмурился... Тут в голову ему пришла какая-то мысль,
вызвавшая внезапную улыбку. Прошептал: “Боже, допоможи
переагітувати!” – быстро оделся и выбежал на улицу. Дел было много, и всё
равно на первом месте – поиски отца.
* * *

В хитросплетении аллей территории психиатрической больницы легко
можно было заблудиться. Место это называлось странным словом «Игрень».
Как рассказывал в электричке старый дед, это от турецкого «Ёгрень», что
значит «проклятое место». Город здесь был раньше, с Киев величиной, татаро-
монголы сожгли-порушили до основания не то в приход Чингизхана, не то при
нашествии Батыя. Деда-расказчика перебила немолодая женщина, также с
нездоровым блеском в глазах, и взахлёб рассказала свою историю, мол,
вправду, переводится как «место проклятое», но прозвали это турки с татарами,
когда их большое войско с добычею порубал Иван Сирко с казаками. Говорят,
татары большой клад спрятали, и его никто найти не может до сих пор. Слушал
Левко, и качал головой...
Приехав, поблукал между большим количеством строений, даже вышел к
какому-то расстрельного вида оврагу, потом мимо пожарной каланчи – к
туберкулёзной больнице, другой дорогой снова вернулся ко входу. Прошёл на
территорию психиатрической больницы. Внимание привлекли три отдельных
здания – все за заборами. Так, по виду ограждения, Левко для себя их и
разделил: кирпичный забор, утыканый сверху битым стеклом – номер первый,
серый бетонный забор с серыми же металлическими воротами – номер второй,
и, наконец, третий номер – белого кирпича, с электрическими проводами на
изоляторах по периметру.
Первый номер Левко исключил почти сразу – к нему вела заросшая
травой дорога, по которой машины ездили редко. Грозного вида осколки
стекла, вцементированные в ограждение, скорее всего, предназначались для
устрашения местных свободно гуляющих пациентов. Калитка закрывалась на
несложный замок, с какими-то сумками туда-сюда прошли добродушные
медсёстры. Левко предположил, что это – что-то вроде центрального склада
лекарств. Охотники до наркотиков, видимо, тут встречаются часто, потому и
стёкла на заборе.
Остались номер второй и третий. Левко поначалу даже склонен был к
третьему варианту, с электротоком на заборе, тем более, что туда заехал
милицеский фургон. Однако...

3
7

...Мимо медленно проплыла серая «волга». Сквозь хорошо вымытые
стёкла Левко увидел на заднем сиденье того самого «губастого» молодого
человека, которого видел во время ареста и убийства Сильвестра. Но не это
поразило Левка: на заднем сиденье машины хмурилась, погружённая в какие-то
свои думы, та самая рыжеволосая девушка, которая вот уже сутки не могла
выйти из головы.
«Волга» проехала мимо и остановилась у серых ворот «номера второго».
Посигналили. Ворота автоматически открылись, впустили машину внутрь и так
же тихо и плавно вернулись на место.
Левко вздохнул от нахлынувших чувств, посмотрел на небо и
перекрестился.
Во-первых, отец где-то рядом, весьма и весьма вероятно, что за этим
самым серым забором.
Во-вторых, Левко был горд собою, что на огромной территории
больницы правильно выбрал два вероятных места содержания Мирослава.
В-третьих, эта рыжая... Она, оказывается, не просто работает в кагебе, а
ещё и связана с этим делом.
И в-четвёртых... Совсем неуместное сейчас чувство кольнуло Льва, когда
он увидел девушку рядом с этим «губастым». Ревность?..

* * *

Дождался у ворот в сером заборе, когда «волга» возвращалась. Это
произошло намного раньше, чем он думал, и над этим тоже стоило
поразмыслить.
Днём рисковать и перелезать через забор Левко не решился, поэтому
поехал обратно...
Едва пристроившись в какой-то автобус, Левко похал обратно в город.
Ехать в переполненной людьми коробке было сложно, зато можно было какое-
то время подумать, поразмыслить...
Дома долго разбирался с архивом Сильвестра, ...
...нашёл интересную запись: «Митрофанов Пётр Валентинович, 46 22 84
– стукач кгб».
Это интересно...
...А девушка всё не выходила из головы...
Сам не заметил, как ноги вынесли его на улицу, и повели тем же
маршрутом, как в то утро, когда он впервые увидел её. И что бы вы думали? На
ступеньках он увидел ту самую рыжеволосую девушку, спускающуюся по
ступенькам. Тот «губастенький» попрощался с ней, назвав её по имени – Надя.
Она спускалась дальше, одна. И Левко решился подойти к ней...

3
7

* * *
* * *

Ловко скрывшись от Нади, Левко вернулся домой и стал ждать.
Прижался лицом к стеклу, и медленно считал окна в доме напротив.
...Під’їзд, один, два, третій... Є... Поверх: раз, два, три, чотири, п’ятй.
Так... Горить одне вікно, схоже на кухню...
Потушили лампу, загорелся свет в окне рядом, потом снова погасло,
осталось мерцание телевизора. Левко со своего наблюдательного поста хорошо
видел двор, подъездные пути. Прошло минут тридцать, в течение которых Лев
успел передумать все свои думы, когда к подъезду напротив подъехал
непримеиный зелёный фургон. Из него быстро вышли четыре человека и
решительным шагом проследовали в подъезд. Через минуту Левко
удовлетворённо хмыкнул: в той самой квартире, за которой он наблюдал,
практически одновременно во всех окнах зажёгся свет и замелькали тени...
...Снова вспомнил рыжеволосую девушку с серьёзными глазами.
Получается, она предала его, Левка, сообщила своим кагебистам, они по
номеру вычислили квартиру, и нагрянули с визитом.
...Добре, перестрахувався з номером того провокатора...
Однако Левко удивился сам себе: вспоминая о рыжеволосой и понимая,
что она его предала, он улыбался и не испытывал зла.
И шептал:
- Я тебе врятую... Бо люблю..

*
* * *
*
Часть третья
Надежда и Лев

Начало
...Надя оторопела, ошеломлённая внезапным и неожиданным появлением
на пороге того самого человека, о котором думала последние дни.
Он шагнул внутрь.
Первый раз в жизни Надя почувствовала, как зашевелились волосы у неё
на голове.
Отшатнулась.

3
7

Первая мысль – убьёт.
Застыла на месте – ни бежать, ни кричать. Во рту пересохло, внутри всё
сжалось, похолодело, челюсть нижнюю будто судорогой свело.
А Левко шагнул вперёд, взял её одной рукой за плечо, а другой медленно
перекрестил.
Надя, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Тот же взгляд, что у Мирослава
– сильный, честный и добрый.
Тут её начала бить дрожь, и Надя потеряла сознание...

* * *
* * *
* * *

...Очнулась Надя от аромата кофе. Тёплый, приятный запах защекотал
ноздри, Надя улыбнулась, просыпаясь...
...Открыла глаза.
И только сейчас всё вспомнила. Всё-всё, до мельчайших подробностей.
Однако страха не было...
Осмотрелась – лежит на диване, одетая, запах кофе доносится из кухни,
там же кто-то гремит посудой. Страшно всё равно не стало, только вместе с
другими чувствами вернулось ощущение холода. Пошевелилась, подула на
застывшие, словно на морозе, пальцы. Потёрла плечи. Воспоминания
превратились в картинки, висящие перед глазами.
Посмотрела на окно. Медленно покачала головой. Нет, это не выход...
Попыталась привстать, голова снова закружилась, и Надя бессильно
упала на подушку дивана.
В дверях показался Левко, он нёс в руках поднос, на котором стояли две
Надины любимые кофейные чашки, полные, источающие замечательный,
волшебный аромат.
Молча, не говоря ни слова, молодой человек поставил поднос на
журнальный столик рядом с диваном, сам сел в кресло рядом. Надя, не
отрываясь, смотрела на его спокойные манеры, и не понимала, что же это такое
происходит. Бояться его вроде и следовало бы, однако...
...Нос её всё глубже и глубже вдыхал этот волшебный, тягучий, горько-
сладкий запах, и с каждым вздохом в голове становилось всё яснее и яснее,
кроме того, все жилы и клеточки тела будто бы наполнялись силой, потолок и
стены перестали качаться маятником, предметы стали видеться в полном цвете.
И он... Вспомнилась строчка с именем: «...Петришин Лев
Мирославович, 1962 г/р, г. Львов, УССР...».
И ей восемнадцать лет...

3
7

Он тоже смотрит на неё...
...Він теж дивиться на неї. Боже, яка вона вродлива... Обличчя
бліде, бо тільки-но знепритомніла, бач, пальці сині, але очі!.. Суворі,
додають років з п’ять до віку. А вона ж молода, мабуть, така сама, як і
я... Вона дивиться мені в очі. Все, що вона зараз думає, я бачу. Так,
вона зрадила мене, переказала своїм, який я дав їй номер. Але ж тоді
вона мене зовсім не знала, і її можна зрозуміти.
Якщо дитині зі самого малку казати, що білий лист насправді є
чорним, вішати замість святих ікон календарі з зірками совьєтської
естради, а поняття моралі та порядності вбивати в школі, читаючи
„Как закалялась сталь”, то правда для неї – це абсурд.
Однак вона – розумна дівчина, дуже розумна, це я зрозумів,
тільки-но її побачив. Знак Божий, що вона займається справою тата...
...І їй стало огидно від того, чим вона займається, від брехні,
фальщі та зради. Настільки огидно, що надрукувала „ЛОЖЬ И
ФАЛЬШ”...
Ось що таке освіта і... без християнства. Єдиний вихід вона
побачила зовсім не в тому напрямку...
Але, повторимось, дякувати Богові, встиг цього разу...
...Левко покачал головой... Взял чашку с блюдцем, протянул Наде. Она
взяла. Придвинул ближе свою....
...И смотрели друг другу в глаза...
...А Надю в который раз посетила мысль об искренности. Нет, он не
Кирилл или ему подобные. Это настоящий человек, настоящий, и это... это так
красиво! Так хочется узнать, как же он таким стал, ведь он... ведь он не любит
советскую власть... Может, я чего-то не знаю или не понимаю?...

* * *
* * *
* * *
* * *

Через четыре часа, то есть около 8 утра, они ехали в тряском автобусе в
сторону психиатрической клиники.
Надя держала Льва за руку, надеясь не отпускать его больше никогда. У
неё было такое чувство, будто она заново родилась. Вся её прошлая жизнь, а
особенно служба в КГБ была такой огромной ошибкой, что даже вспоминать не
хотелось.

* * *

3
7

Много путей и возможностей у охотников, а у добычи – одна дорога.
Жизнь спасти, следы замести. Да и понять не мог Левко, если честно, что же
это за напасть такая – любовь....
...Снова забор серый – длинный и безрадостный. Только настроение у
Левка веселей. Уверенности больше. Да и не один он теперь. Надежда с ним.
Надія є...
Серый забор, охрана. Огляделись по сторонам Надя и Левко,
пошептались, и разошлись в разные стороны.
* * *

В недрах мрачного режимного больничного здания зазвонил телефон.
Лицо доктора в течение разговора становилось всё мрачнее и мрачнее, он что-
то буркнул и повесил трубку.
С какой-то тоской доктор долго смотрел в стену перед собой, и его губы
что-то шептали. Если бы кто-то мог это услышать, то слова доктора показались
бы странными:
- Надоело. Как это – пусть у Мирослава Петришина случится сердечный
приступ? Надоело. Нет, будь что будет. Ухожу. Всё. Пусть они мне устраивают
что угодно, грех на душу не возьму. И так хватает, прости Господи... Ухожу.
Перекрестился молодой доктор, встал, снял халат, повесил его на
вешалку, взял свой портфель и шагнул к двери...
Дверь открылась сама. Внутрь шагнули Надя и Левко. У него щека
поцарапана, рукав порван, на ниточке висит, она тоже вся раскрасневшаяся.
Левко тигром кинулся на доктора, однако тот, выказав удивительное
проворство, мельницей перекинул молодого циркача через себя и припечатал к
полу. Надя бросилась на помощь, однако доктор в один миг скрутил и ей руки
за спиной, а коленом придавил Левка к полу.
- Вы за Мирославом?
Левко, сообразив,что это спрашивает доктор, страшно удивился и
перестал сопротивляться.
Одной левой странный доктор придерживал за кисть заломленную руку
лежащего на полу Левка, прижимая его коленом к полу, другой же своей рукой
выкручивал Надины пальчики, да так, что она, выгнувшись дугой, присела на
корточки.
- Повторяю, вы пришли за Мирославом?
Левко лишь шумно сопел, доктор, не ослабляя стальной хватки,
наклонился к его уху и на украинском языке с характерным львовско-польским
акцентом сказал:
- Я вам допомагатиме. Слава Україні.
Левко помедлил секунду и ответил:

3
7

- Героям Слава.

* * *

Коридор был пуст, шли уже втроём – уверенный в себе доктор – впереди,
постоянно оглядывающиеся и ждущие подвоха Надя и Лев – позади.
Ни персонала, ни охраны. Куда же они подевались? Только из-за
некоторых дверей доносился здоровый храп.
Двери с номером 175-16, врач достал ключ, щёлкнул замок. Левко
испугался, что сейчас что-то произойдёт, налетят охранники, затолкают в
камеру, внутрь даже не заглянул и прижался со сжатыми кулаками к
противоположной стене. Доктор ухмыльнулся, зашёл в камеру сам, после чего
оттуда вышел Мирослав.
Левко потерял на миг дар речи, а потом кинулся к отцу на шею.

* * *

Мирослав выглядел осунувшимся, сильно похудевшим, измождённым,
однако глаза его по-прежнему смотрели уверенно и спокойно. Сейчас в них
светилась ещё и огромная радость. С трудом ворочая языком, он только и
вымолвил:
- Левко, Левко, синочку мій!...
И расцеловал Левка.
Заметил Надю, которая всё это время молча стояла рядом и только
растирала помятую доктором кисть.
Надя помотрела на Мирослава и задрожала. Взгляд его, тяжёлый до звона
в ушах, проник прямо вглубь её сознания, читал мысли, будто бы задавал
вопросы и не давал врать. Посмотрел, почитал, покачал головой. И улыбнулся.
Отпустил её, перевёл взор на сына:
- Добре, Левко, добре, подивимось.
Улыбнулась и Надя. Понимала, что это хорошие люди, настоящие. Не
страшные.

* * *

Странный доктор провёл их переходами к каким-то дальним дверям,
указал на видневшееся в проёме окно с решёткой. Лев, до сих пор не доверяя
ему и даже, если честно, затаив обиду за великолепный бросок и болевой приём
с удержанием, знаком оставив Мирослава и Надю стоять на месте, в два
прыжка оказался у зарешеченного окна. Взялся за прутья, поднатужился, и к
своему удивлению, легко приподнял решётку. Она держалась только на
верхних креплениях...
...А небо за окном синее-синее. Видно верхушки берёз, еле шевелящиеся
на майском ветерке. И увидел Левко, как прилетела на верхние веточки

3
7

красивая чёрно-белая сорока, уселась поудобнее, посмотрела на мир
любопытными глазками, и застрекотала...
Доктору:
- Ви – українець?
- Ні. Москаль. Росіянин за походженням.
- Жили на Західній Україні?
- Ні. Лише бував.
- Але як же?... – смутился Левко.
- Коли бачиш, де є правда, та не можеш з дитинства терпіти
брехні, тоді починаєш прислуховуватись. Бачив, як трава молода крізь
асфальт росте? Так і ми подолаємо совьєтську владу. Хто як зможе.
Доречі тому я тут і працюю. І поки залишусь. Мені ще зв’язати себе
треба. А вам затримуватись туточки не варто. Крізь те вікно, та до
волі!
Никаких скупых слёз у доктора, только довольная улыбка.
Обнялись все вместе.
Увлекая девушку за собой, пробежали отец с сыном коридор, подсадили
Надю в проём и сами нырнули туда же.
Сорока, взмахнув крыльями, взлетела с высокого стройного тополя на
свободу.

* * *

Не случилось ничего, как боялась Надя, благополучно приземлились уже
за оградой, угол здания был частью серого забора.
Спрятавшись за кустами, мимо по аллее медленно ехала „скорая”. Надя
заметила, как в боковом стекле мелькнуло перекошенное и абсолютно безумное
лицо Кирилла. Не выдержала слабая психика молодого амбициозного кагебиста
взрыва за спиной и летящих кровавых брызг. Да и не могло быть с мозгами в
порядке, раз ему работа эта сволочная нравилась, - на удивление спокойно
констатировала Надя.

* * *

Там же в кустах привели Льва в порядок: как могли, замаскировали
царапины на лице, приладили рукав, порванный в схватке с охранниками.
Левко успел рассказать отцу основные события – гибель Ореста, знакомство с
Сильвестром и его гибель, а вот кто такая Надя, Мирослав с улыбкой, перебив
сына, рассказал сам. И добавил:
- Ісус казав, ніколи не пізно знову народитися.
Надя покраснела и перевела взгляд на Левка. Лев, Львёночек, любимый...
Однако что же делать лично ей дальше? Что же де...

3
7

Заговорил Мирослав (тяжело говорить ему, но он человек крепкий):
- Ми будемо вважати за честь, якщо така розумна та вродлива
панночка приєднається до нашої повстанської фундації. Зі свого боку,
обіцяємо зробити для вас всі можливі умови. Повірте, ми з сином, як
лицарі, нікому не дозволимо образити нашу Дульсінею. Чи ви згодні?
Понимала Надя, назад ей дороги нет. В КГБ её наверняка уже хватились,
кто-то что-то видел, а изменников там не прощают. Ненастояшие они там все,
ни в какое сравнение не идут с Левко и Мирославом... Мама? Мама, во-первых,
живёт с новым, уже четвёртым, мужем, во-вторых, уверена, после первого же
вызова в органы, а это случится скоро в любом случае, откажется от дочери.
Мама... Друзей у Нади нет, а тут...
Левко, Лев, Львёночек... Боялась она признаться самой себе, что
влюбилась в него с первого взгляда, испугалась этого страшно, потому и
донесла, номер его телефонный передала... Женское чутьё, только-только
зарождающееся в ней, подсказывало, что у Левка теплятся схожие чувства. И
что с этим делать?
Ответила:
- Так, я згодна.
Левко повернулся к ней, взял за плечи.
- Попереду довга дорога. Важка. Подумай... (не выдержал, дрогнул
голос)
Она уже мыслила по-новому. По-украински.
- Я думала. І піду з вами. Слава Україні.
Посміхнувся Левко. Поглянули утрьох один на одного. І разом
сказали:
- ГЕРОЯМ СЛАВА!

* * *

31.03.2006, Dnipro, Ukraine
Днепропетровск