Посвящается родному городу.
Глава первая.
17-е мая 1918 года. Ночь.
В Потемкинском парке было темно. Фонарь возле главного входа во дворец
только привлекал мошкару, а не заливал светом весь фасад, как планировалось.
Деревья ландшафтного сада, проступая из темноты, казались гигантскими
чудовищами с корявыми конечностями. Цикады и сверчки стрекотали без умолку,
где-то орали коты, изредка заливалась лаем случайная дворняга.
Еще один источник света – фонарь в руках у военного караула – рыскал по
кустам, словно подглядывал за ночной жизнью. Два солдата и офицер – чехи по
национальности (немцы называют их австрийцами), с ними пес на кожаном
поводке.
Патруль неспешно прогуливался, будто отбывая повинность. Майская ночь
располагала к хорошему настроению. Собака принюхивалась, прислушивалась. В
Екатеринославе объявлен комендантский час, так что попадись кто в светящийся
конус фонаря – будет немедленно остановлен, обыскан, осмотрен, и
препровожден в отделение военной комендатуры, до выяснения. Время лихое,
война идет.
Чехи прошли мимо густо разросшегося старого куста сирени. Пес
остановился, сунул длинный нос между ветками, тут же выдернул и расчихался.
Солдатики рассмеялись, что-то приговаривая на своем языке. Обиженная
служебная собака только недовольно фыркнула, часто-часто заморгала полными
слез глазами и побежала вперед, все еще кашляя.
Шарканье шагов и неторопливые разговоры удалились, фонарик светил где-
то далеко. Куст, который так заинтересовал собаку, зашевелился, заскрипел, и
медленно отошел в сторону. Из ямы показалась голова, потом тело, затянутое в
черное. Следом и вторая фигура, помельче. Куст поместили на место,
замаскировали, насколько было видно в темноте, и засыпали все вокруг табаком.
Вот, отчего чихал пес! Пригибаясь к земле, перебежками, сторонясь света,
выбрались из парка. Впереди была освещенная фонарями Дворцовая площадь,
1
вверх уходил Соборный переулок. В тени садовой ограды, прислушиваясь и
замирая, достигли, наконец, цели. Массивная чугунная крышка канализационного
люка с буквами Е.Г.В. была сдвинута в сторону. Фигуры исчезли в черной пасти.
Вокруг снова порция табаку, да крышку на место.
* * *
Никого, город спит. Время позднее, часа два – три ночи. Отъелись
солдатики немецкие и австро-венгерские, поправили здоровье, в окопах сырых
подорванное. А злость фронтовая осталась. Но ведут себя хоть и начальственно,
но пристойно. С тех пор, как пришли немцы, жизнь совсем поменялась. Будто
войны великой не было – открылись снова все лавочки, магазины, кинематографы,
гостиницы, всякие кабаре и кафешантаны. Продукты в любом количестве по
низким ценам! Проспект Екатерининский снова огнями электрическими залит,
телефон, трамвай бельгийский, водопровод, даже заводы работают. Всю
нормальную жизнь, войной остановленную, немцы восстановили. И начали
правильно – с уборки. Согнали горожан, солдат, пленных в одно место, дали в
руки по метле или другому инструменту, фронт работ распределили, и к вечеру
вокзал было не узнать. А чуть позже и город. И каждый день, как стемнеет, бал, и
с симпатичными горожанками танцы… Люди веселились, отчетливо чувствуя
опасность, нависшую над страной.
Населения в городе прибавилось раза в два. Кто от большевиков бежал из
Совдепии, кто от националистов, а кто просто искал, где посытней да
поспокойней. Многие прибежали из окрестных деревень, там давно безнаказанно
грабили и убивали помещиков. На улицах города стало намного больше людей
военной выправки, или солидной, ученой важности. И правительство гетмана,
немецким трудолюбием и прилежанием зараженное и вдохновленное, сделало
немыслимое – в Киеве появилась Академия Наук, а в Екатеринославе к осени
готовят открытие университета! Это посреди гражданской войны, в истощенной
стране…
* * *
В подземелье темно и сыро. Лампа «летучая мышь» скупо освещает
кирпичные стены. Ржавые трубы, какие-то скобы, провода. Поминутно пригибать
голову, чтоб не расшибиться. Миновали первый поворот, второй, впереди
замерцал свет. Навстречу двигался человек с фонарем. От него фигуры не
прятались.
- Привет, папа! – звонким, как колокольчик, молодым голосом, воскликнула
фигурка помельче. Вторая на нее раздраженно шикнула. Человек, которого
1
назвали папой, дернул головой, и повел за собой в боковой коридор. От двух
фонарей было светло, запах нагретого металла не вязался с заплесневелыми
стенами. Было видно, что у фигур сзади походка женская. Папа привел их в
тупиковый рукав коридора, тут было посуше, на полу не было луж, стояла сумка,
и что-то длинное, завернутое в темную рогожу. Поставил фонарь на изгиб трубы,
быстро-быстро заговорил:
- Еще раз повторяю: на работе никаких папа-мама. Никаких имен! Ты – это
Ломик, она (показал на фигуру покрупнее) – Труба. Я – не папа, а Час. Сколько
тебе повторять, Настя?
- А ты проговорился!.. Час!
Папа недовольно поморщился. Словно отрезал:
- Я всегда прав, запомните это!
Девочки переглянулись и младшая, Настя, хихикнула. Капюшоны откинули,
и было видно, что ей лет четырнадцать. Старшей – около восемнадцати. Папа
достал из сумки большой лист бумаги и рулетку. Надел очки, сверился с
чертежом, начал отмерять что-то от угла. Девочки помогали. Сделав на стене
несколько отметок мелом, папа остановился, что-то подсчитал, простучал стену и
размашистым движением нарисовал на кирпичной кладке круг. Достал из сумки
фонендоскоп новейшего типа Раппопорт с резиновыми черными трубками и
металлической головкой, вставил в уши. Приложил в стене посередине круга.
Замер, прислушиваясь, даже чуть прикрыл глаза. Сорвал трубки с головы, спрятал
в сумку. Посмотрел на дочерей.
- Нормально добрались? Не застудились в землянке?
- Да все нормально… Час! – как всегда младшая успела раньше.
- Тогда с Богом!
Размотал рогожу, там оказалась огромная кувалда. Вцепился в нее с силой,
которую трудно было предположить при папиных размерах, размахнулся, и
стукнул по стене. Прислушался, ударил еще раз, другой, третий… Стена подалась,
образовался черный провал. Папа отставил молот, принялся руками расшатывать
зубья кирпичей. Старая кладка сопротивлялась, но дыра расширилась до размеров
автомобильного колеса. Папа посветил фонарем внутрь, опять замер.
- Ломик, фонарь, и за мной. Труба – пистолет из сумки, и охранять! – и
нырнул в пролом. Настя – за ним.
Оказались в какой-то комнате, где не было окон (ведь ниже земли), только
мощная дверь со штурвалом посередине. Половину помещения занимал высокий
черный шкаф. Папа приблизил свет к его поверхности – ряд секций, ручек, дисков,
1
скважин. Опять сверкнула головка Раппопорта. Папа показал Насте вокруг –
прислушивайся, мол, и вставил трубочки в уши.
С дисками возился недолго. Поворот в одну сторону, еле слышный щелчок.
Обратно… Опять… Теперь из сумки достать небольшой кожаный футляр – в нем
– блестящие инструменты. Прижимая к сейфу носом слуховой наконечник,
вдыхая запах нержавеющей стали, ковыряться в малюсенькой замочной скважине.
Есть! Щелкнуло сильнее, дверца дернулась. Открылось маленькое отделение,
размером с почтовую посылку. Папа сгреб содержимое из сейфа в сумку, туда же
полетел фонендоскоп, запихнул инструменты в футлярчик, его следом. Застегнул
грязный саквояж, потряс – не звенит. Хорошо. Через плечо бросил:
- Ломик! На выход!
Настя перестала направлять свет, засуетилась, схватила фонарь, передала
его в пролом, перелезла сама, приняла от папы сумку. Папа-Час что-то вспомнил,
достал из кармана щепоть табачной пыли, и развеял в комнате. Не успело облако
осесть, как он был уже по другую сторону стены. Пылинки медленно кружились в
сполохах света.
* * *
Караул, на этот раз немецкий, цокал коваными сапогами по брусчатке
Потемкинской улицы. Выправка получше чешской, даже фонарь несли ровнее. В
свете мелькнул силуэт. Офицер мгновенно крикнул: Halt! (Стоять!). И расстегнул
кобуру. Фигура втянула голову в плечи и замерла. Патрульные ускорили шаг,
потянули с плеч винтовки.
- Господин офицер, не стреляйте! – на немецком заговорила спина в конусе
света. Патруль подступил к силуэту. Тот медленно развернулся, щурясь на
фонарь. Офицер, несколько сбитый с толку безукоризненным произношением и
приличной одеждой, уже не так агрессивно представился по-немецки:
- Лейтенант Меллер, городской патруль. Вы нарушаете комендантский час,
прошу, предъявите документы.
Фигура полезла во внутренний карман за бумажками, при этом говоря:
- Господин Меллер, я доктор Маляев, Владимир Федорович, профессор.
Срочный вызов от больного. Был вынужден нарушить предписания
комендатуры.
Лейтенант взял паспортную книжку, прочитал первые страницы. Вообще-то,
требовалось отвести нарушителя в участок, благо, до жандармского управления на
углу с Проспектом рукой подать, вот только…. Дело в том, что к врачам Меллер
относился с уважением с войны, когда его буквально собрали по частям после
1
осколочного ранения… Интеллигентный вид человека, его манеры, и в камеру до
утра… Солдаты стояли за спиной доктора навытяжку, готовые выполнить любое
приказание командира – хоть расстрелять на месте, хоть понести домой на руках.
- Вы говорите, проведывали больного. Назовите адрес, мы это сейчас проверим.
- Охотно, - обрадовался доктор. – Второй Струковский переулок, дом 2. Зубко
Иван Иванович.
- Что у вас в саквояже? – спросил Меллер.
- Медицинские инструменты.
Лейтенант Меллер почесал щеку, и отдал соответствующую команду.
Процессия зашагала обратно по улице, свернула влево, и прошла почти до
Новодворянской, где переулок превращался в улицу с метким названием
Крутогорная. В окнах дома №2 свет горел, несмотря на глубокую ночь, это было
видно через щели в ставнях.
Патруль, превратившийся в конвой, вошел в дом. Лицо профессора стало
сосредоточенным, хмурым. Меллер это отметил, и опять расстегнул кобуру. Как
военный человек, он привык быть постоянно готовым к опасности, и сейчас
повторил про себя девиз «Si vis passem – para bellum». Хочешь мира – готовься к
войне. Си вис пассем… Парабеллюм… И в том же ритме название своего оружия:
Борхард-Люгер. Парабеллум… Лейтенант кончиками пальцев погладил рукоять
пистолета, вздохнул, и постучал. С акцентом по-русски крикнул:
- Германская комендатура, откройте!
К двери кто-то подошел, потоптался, замок щелкнул, дверь отворилась. На
пороге стояла девушка лет восемнадцати, одетая в костюм сестры милосердия –
черное платье, белый передник, на голове – белоснежный головной убор с
красным крестом. Рукава закатаны, руки – мокрые. Лейтенант кашлянул, слова
почему-то застряли в горле. Солдаты сзади тоже тяжело засопели. Девушка была
необыкновенно хороша, несмотря на нахмуренные брови и отсутствие улыбки.
Первым заговорил доктор:
- Не пугайся, Аннушка, эти господа со мной.
Меллер, чувствуя, что доктор представил их не совсем правильно, ожил,
бойко затараторил по-русски, объясняя цель визита. Они прошли в комнату. На
кровати лежал некий господин, весь в компрессах, на полу и столиках сплошь
какие-то тазы и миски, над ними суетится другая сестра, совсем юная на вид.
Лежащий господин (бледное лицо, темные круги вокруг глаз, капельки пота,
рыжие усы) приподнялся на локте, и поинтересовался, кто его беспокоит.
Лейтенант отправил к дверям солдат, пожиравших глазами сестру-Аннушку, и
1
повторно, чувствуя себя идиотом, объяснил цель посещения. Под конец совсем
опустил глаза, так как на него обе сестры и больной смотрели крайне осуждающе.
Ведь все и так видно. Хорошо, что хоть в участок не отвел, подумал Меллер.
- Вы все сделали правильно, молодой человек! – подвел черту доктор. Ведь
благодаря вам в городе стало, наконец, спокойно (Тут он положил руку на погон
капитана). И в знак моего к вам хорошего отношения – приглашаю вас завтра к
нам на ужин – в 19:00, Улица Полтавская, собственный дом, во втором этаже. Вот
моя карточка. И никаких отказов! Будут интересные люди! Нет уж, я, заночую
здесь, – с этими словами профессор как-то незаметно подвел немецкого офицера к
двери, мягко улыбнулся ему, и закрыл за ним.
Прислонился к двери спиной, тяжело задышал. На лбу заблестели капельки
пота. Из комнаты опасливо выглянули обе сестры.
- Настя, валерьянки мне.
Младшая кинулась исполнять.
Доктор вытащил из кармана пиджака левую руку, она сжимала пистолет
системы Браунинга. Посмотрел на лежащий саквояж. Настя принесла стопочку с
жидкостью. Он выпил, подобрал сумку, прошел в комнату. Зубко уже снял
фальшивые компрессы, и одевал штаны. Младшая – Настя – повисла на папе, и
расцеловала его. Старшая, более сдержанная, только с силой вцепилась в рукав.
Он освободился, расстегнул сумку, вытащил оттуда фонендоскоп – Раппопорт,
футляр с инструментами, какие-то свертки, положил Браунинг на самое дно.
Сложил все назад. Сказал:
- Все в порядке. Зубко – молодцом. Девочки мои, вы просто умницы. Все
отлично!
* * *
Глава вторая.
18 мая 1918 года, утро.
Капитана Георгия Александровича Саенко разбудил дежурный и доложил о
ночном происшествии. Неизвестные злоумышленники проникли в управление
почтово-телеграфного округа и вскрыли сейф. Подробностей пока не было.
Значит, надо вставать и идти производить расследование. Капитан снимал
частную квартиру на углу Полицейской и Гоголевской, в полуподвальном этаже.
Пройтись решил пешком, заодно окончательно проснуться и чуть подобреть.
Майское утро, самое прекрасное время на свете, обрадовало капитана мягкостью
1
зелени, пением птиц и морем ароматов. Георгий вспомнил, что приглашен сегодня
на ужин к Маляевым. Значит, во-первых, сам ужин, во-вторых – Аннушку
увидеть… Капитан машинально потер раненное во время Брусиловского прорыва
плечо, сам себе улыбнулся, и в хорошем уже настроении бодро зашагал по
направлению к Проспекту. Проходя мимо барельефа Гоголю на стене дома,
приостановился, вгляделся. Нет, это мистика какая-то! Еще вчера сдержанное
лицо писателя сегодня было явно насмешливым. У суеверного капитана пробежал
мороз по коже. Он меня о чем-то предупреждает, сделал вывод Георгий, и
вприпрыжку отправился дальше. Не меняя направления, Гоголевская улица после
пересечения с Проспектом называлась Новодворянской.
Однако, Проспект и прилежащие улицы не уступают… не уступают… -
подумал Георгий. Кому не уступают, осталось неизвестно, так как раскланивался с
встречными офицерами – одним немецким, другим – в новой украинской
гетманской форме. Первый перекресток, второй, еще квартал, и вот, наконец,
нужный дом. Возле него дежурили два полицейских. Пора было начинать
обычные в таких случаях процедуры.
* * *
Глава третья.
18 мая 1918 года, 18:30.
- Нет, господа, вы посмотрите, что творится! – доктор Маляев гневно отбросил
газету и откинулся в кресле. Он сидел во главе длинного стола, заставленного
тарелками и блюдами, ужин подходил к концу, начинался вечер разговоров. Папе
было лет сорок пять, немолодой, по сравнению с остальными. По правую руку
сидел несколько напряженный капитан Георгий Саенко, рядом с ним уселась
младшая – Настенька, дальше – Анна, обе девицы были в красивых легких
платьицах, от их облика веяло весной и нежностью. Только Настя никак не могла
выглядеть серьезной – губы всегда были готовы к улыбке. Напротив Аннушки
расположился господин Казимир Киселевский, толстяк и балагур, тоже бывший
офицер царской армии. Кухарка и служанка Любаша, полненькая, улыбчивая, лет
пятидесяти, сновала за спинами, ловко меняя блюда и тарелки. Лейтенант Меллер
опаздывал.
Киселевский и Саенко были приглашены уже в третий раз, поляк успел
полечиться у хозяина дома, а с Георгием доктор Маляев столкнулся где-то в
приемной, и, поговорив минут пятнадцать, успел очаровать офицера и пригласить
домой. Здесь, увидев глаза старшей дочери, капитан и вовсе растаял. Вот теперь
1
оба офицера, поляк и русский, разыгрывали соперничество, наперебой
рассказывая девушкам разные истории, то из охотничьего быта, то из военного.
Киселевский делал это скорее механически, чтоб разговор поддержать, а более
молодой Георгий – со всей горячностью. Девочки вели себя достойно, в их живых
глазах проскакивал не детский ум, поэтому конкуренты слегка терялись. С папой
гости говорили о политике, о судьбах России, Украины, Германии. Казимир
некстати пожаловался, что у них средь бела дня увели пять новеньких
французских велосипедов. Капитан Георгий продолжал философствовать:
- Немцы играют с Украиной в кошки-мышки. Разрешили формировать
армию, офицеров хоть отбавляй, а солдат набирать – нельзя…
Папа перебил его:
- Так кто же к вам пойдет солдатами? Деревенские? Держи карман шире! Да
все солдаты на фронте – на большой войне – только и думали, как успеть домой,
не опоздать на раздел помещичьей земли! Вот что агенты большевиков натворили.
А сейчас петлюровцы знаете, что им говорят? В каждом селе? То же самое. Что
безнаказанно можно грабить усадьбы, землю делить! А городские низы? Вы
пройдитесь по Чечеловке! Головы не снести… Они открыто заявляют, что
неплохо буржуев пограбить! А гетман опирается на помещиков. Каких? Они все
по городам, в деревню носа не суют.…
- Да, вы правы, Владимир Федорович, надежных солдат нет! Особенно те,
кто по тылам был… Власть гетмана только кажется прочной, а на самом деле…
(капитан как всегда не мог довести фразы до логического завершения). Вот среди
офицеров сейчас много националистов, украинцами стали. Так ведь, всю
документацию велено только по-украински вести!
- Тут лично у меня проблем нет! – встрял Киселевский. – Ко мне ходит
советоваться вся гетманская администрация. Я беру польское слово, прибавляю к
нему украинское окончание, и дело сделано! Ничего не понятно, но написано явно
на «ридний мови»!
Сидящие за столом прыснули со смеху. Георгий тут же задумался, как
пошутить в ответ, но был прерван Любашей, которая завела в комнату лейтенанта
Меллера. Тот немного смутился, особенно когда увидел девочек в их обычных
нарядах. Мужчины встали и поздоровались. Казимир присмотрелся, и радостно
вскричал:
- А я вас помню!
И тут же поведал историю, как он, Казимир Юзефович, возвращаясь в
начале мая из германского плена в Украину, был поражен: Еда! Она просто есть
1
на прилавках! И самое главное: принимавший писарь в военной австрийской
комендатуре получил нагоняй от своего офицера за то, что осмелился сесть в его,
Казимира, присутствии, не спросив его, Казимира, разрешения! Так этим
офицером были вы, господин лейтенант!
Молодой лейтенант Меллер был приятно удивлен таким лестным отзывом, и
ответил на русском языке:
- Офицер, пускай он всего лишь демобилизованный воин неприятельской
армии, все равно офицер, и нижний чин должен относиться к нему с уважением.
Разговор тут же зашел о том, как именно нужно относиться к нижним
чинам, прислуге, нужно ли ставить себя выше кого-либо. Любаша, переставляя
приборы, хихикала. Профессор Маляев отрываясь от кофе, и насмешливо, что
говорило о напряженности, говорил:
- Молодые люди! Вот вы опять повторяете наивную типичную ошибку
русского интеллигента! Он ставит себя выше того же крестьянина, нисколько за
него не переживая. Так и живут два этих мира – интеллигенция и народ – нигде не
пересекаясь. Потом, раздразненные какой-то сволочью, декабристами,
чернышевскими или ленинами, эти две массы решают идти на сближение. Если
это идет один умник в народ, то это вредно только одному человеку – ему самому.
Пока, извините, мордой по земле не повозят, не поумнеет. Если же народ решает:
«А чем я хуже бар, тоже хочу в хоромы!», то это ведет только к Пугачевщине, и
страшным последствиям, гибели тысяч людей. Помяните мое слово, господа –
если большевиков не задавить сейчас, то тысячами жертв дело не обойдется. Вы
подсчитайте как-нибудь, сколько у этого Ульянова раз в статьях слово
«расстрелять»!
- Ленин – немецкий шпион! – с вызовом глядя на Меллера, изрек Георгий.
Тот дернул щекой, но между ними возникла Аннушка, схватила их за руки, и
заставила прекратить разговоры о политике и немедленно помириться. Устоять
такому натиску было трудно, и господа офицеры в прошлом враждующих армий
вторично пожали друг другу руки. Настя, незаметно обменявшись с папой
взглядом, взяла на себя толстяка Киселевского. Папа отошел к шкафу, открыл
дверцы (тут же сильно запахло лекарствами), достал какую-то склянку, накапал,
выпил. Господа офицеры тактично сделали вид, что ничего не заметили. Георгий
взял с закрытого пианино книжку – прочитал титул: «Баронесса Орчи. Алый
первоцвет». На обложке была изображена дама восемнадцатого века с гусиным
пером в руке. Капитан начал вслух фантазировать: Могу сразу рассказать, о чем
1
книга, хоть и не читал. Наверное, очень трогает девичье сердце. О любви,
виконтах, баронах, все возвышенно и романтично… Правда, Анна Владимировна?
Красавица Анна только чуть улыбнулась углом рта, и соврала, честно глядя
в глаза: Правда.
Немец Меллер, все всегда проверявший, посмотрел книгу снаружи, оценил,
что она довольно потрепана, год издания еще прошлого века, то есть, куплена не
дочерям, раскрыл на середине – страницы сплошь испещрены карандашными
пометками. Странно. Анна высвободила книгу из его рук, закрыла, и вернула на
место со словами: Пусть полежит.
- Вот видите, - сказал подошедший сзади папа, что делает с девочками
медицинская подготовка. Они в своем возрасте видели мужчин уже несколько в
большем объеме, чем положено их сверстницам. И теперь к сильному полу
никакого уважения…
Теперь засмеялись обе дочери, сам папа и Любаша. Трое офицеров только
недоуменно переглянулись. Медики, подумал каждый из них. Но дочки смеялись
так привлекательно, что это не могло оставить их сердца равнодушными.
* * *
Глава четвертая.
19 мая 1918 года, 9:00.
Владимир Федорович в сопровождении двух дочерей – Анны и Насти –
отправился на обход клиентуры. Нужно было посетить четырнадцать семей,
самого разного достатка, поговорить со всеми домочадцами. Все необходимое
было уложено в три саквояжа, их несли в руках. Утро радовало, с лица доктора не
сходила улыбка. Он шел медленно, раскланивался практически с каждым
встречным, поговорил с дворником, с нищим на углу, с пьяницами возле чайной.
Все просто расцветали при виде доктора, каждый старался что-то сказать,
показать свое уважение. Оптимистичное, открытое лицо Владимира Федоровича
располагало к себе. Дочки во время этих переговоров о чем-то болтали, кажется,
обсуждали вчерашних кавалеров. Лидером был Меллер, потом, как ни странно,
толстяк Казимир, а молодого капитана Георгия сочли самовлюбленным кретином.
Папа продолжал прогулку. Отходя от очередной группы людей, он
вполголоса заметил детям:
- У меня миллион знакомых. Вот почему я все знаю.
* * *
1
Перед Домом Губернатора немецко-австрийские войска с украинской
«державной вартой» репетировали парад. Капитан Георгий Саенко находился в
толпе зевак, на тротуаре. Как бывший военный, он с восхищением смотрел на
выправку солдат-германцев, на красивые мундиры их офицеров, каски со
шпилями. Штандарты повторяли эмблемы на шлемах – орлы с одной головой, на
пернатой груди – немецкий девиз – то ли Бог, храни короля и родину, то ли за
Бога, короля и родину, в общем, Готтен, Крёнунг, Фатерлянд в каком-то
сочетании. Покрасоваться на параде немцы любили, и это внушало какую-то
уверенность в обывателей. Ведь своей спокойной жизнью уже несколько месяцев
они были обязаны именно этим серым воинам, с тазами на головах.
Капитан Георгий все равно относился к немцам неприязненно, да и,
пожалуй, как и ко всем остальным политическим силам, кроме Деникина. Однако
насущные проблемы были иные. Вернувшись с фронта в Киев, поголодав,
пароходом добравшись в Екатеринослав, он пережил страшное время первого
прихода большевиков, уличные бои, облавы. К приходу немцев все было
разрушено, ни одна городская служба не работала. Однако энтузиазм огромного
количества безработных офицеров был на руку германскому командованию,
Саенко, как и многие другие, устроился во вновь созданную городскую полицию.
Приходилось делать разные вещи – наводить порядок на всех заводах Шодуар,
Брянке, перешерстить всю Чечеловку, то есть выполнять карательные экспедиции
в своем же городе, разгонять банды грабителей, которые выросли как грибы,
другую грязную работу. Вскоре город вздохнул спокойнее.
Сейчас из головы капитана не выходило ограбление почтово-телеграфного
управления. Был вскрыт сейф, только одна ячейка, и похищены, как выяснилось
по описи, ни много, ни мало, пятнадцать бриллиантов чистой воды от половины
до трех карат весом каждый. На сейфе и замке нет ни следа взлома, дверь в
хранилище опечатана снаружи, но в самой комнате – пролом в стене, который
ведет в канализационную систему тоннельного типа. Собаки след не взяли, так как
все было посыпано порошком, скорее всего – табачной мукой. Злоумышленник
(или группа) очень дерзки, обладают внушительной физической силой, и самое
непонятное – как они смогли открыть замки сейфа? Одни вопросы.
* * *
Казимир Киселевский тоже занимался этим делом, так как устроился
работать в отдел безопасности почтового департамента, и был в курсе
расследования, которое вел капитан Саенко. На службе поляк не выглядел таким
балагуром и шутником, как в гостях, а скорее огромным медведем, который
1
загрызет и не подавится. На месте преступления он подметил несколько вещей,
которые самодовольный капитан Георгий оставил без внимания. Во-первых,
ниточки от одежды грабителей, зацепившиеся за пролом. Собрал остатки
табачной пыли, где ее еще не затоптали многочисленные следователи. В отверстие
в стене он лезть даже не пытался, был риск застрять. А вот если бы найти эти
камешки и никому не сказать!.. Однако, как подумал Киселевкий, такая мысль
могла прийти в голову не только ему одному. И действительно, придя в городскую
управу, он столкнулся с лейтенантом Меллером, который нес в руках – что бы вы
думали – план-схему городских тоннелей и канализации. Завидя толстяка, немец
немедля спрятал карту в планшет, что позабавило Казимира. Он что, тоже хочет
поживиться? Значит, сосредоточимся на другом направлении. Где еще в городе
могут быть брильянты?
Лейтенант Меллер тоже не мог забыть о пропавших драгоценных камнях.
Видно, человеческая натура одинакова – будь это балагур-поляк, вышколенный
немец или неудачливый русский капитан. Просматривая сводку за день, отметил
исчезновение лодки со стоянки возле яхт-клуба, как всегда – сторож мертвецки
пьян, других свидетелей нет. В окрестностях Павлограда появилось крупное
вооруженное формирование бандитской направленности. Разграбили конвой с
продовольствием, собранным для отправки в Германию. Карательный отряд был
выслан, но ничего не обнаружил – как всегда – только смертельная ненависть и
молчаливая холодная злость в глазах сельского населения. Этот народ так просто
не сломаешь, не завоюешь. Прав был Бисмарк – нельзя воевать с русскими. С
украинцами, надо полагать, тоже. Но дело об исчезнувших бриллиантах из головы
не выходило.
Потом Меллер взял в управе «карту катакомб», как он ее назвал, и был
немало удивлен сетью тоннелей, прорытых под центральной частью города.
Проходя мимо губернской библиотеки, не удержался, и, сгорая от стыда, попросил
роман об Алом Первоцвете. К его удивлению и радости, обнаружился экземпляр
на немецком языке, назывался перевод, правда, просто «Красный цветок». На
улице долго смотрел вслед некоему господину, бойко шагавшему по проспекту.
Эти рыжие усы... Где они могли недавно видеться?
* * *
Глава пятая.
20 мая 1918 года, 19:00.
1
Все трое – Меллер, Саенко и Киселевский были снова приглашены на ужин.
Все пришли с цветами дочерям. Аннушка приняла их со сдержанной улыбкой,
Настя – радуясь, как можно только в юности. Георгий сразу похвастался, что ему
почти удалось выйти на след «банды стекольщиков», как он только что сам
окрестил похитителей бриллиантов. Ему очень хотелось показаться в глазах Анны
таинственным и всезнающим. Казимир почему-то затеял с папой разговор о
садоводстве, оба оказались отличными знатоками этого вопроса. Их разговор о
том, как бороться с мелкими вредителями был недолгим, так как папа, который
был сильно бледен и тяжело дышал все это время, сославшись на плохое
самочувствие, откланялся в верхние комнаты. Настя побежала за ним. Аннушка
осталась в компании трех офицеров. Теперь все трое распустили перья, и начали
наперебой захватывать ее внимание. Однако девушка не терялась, не смущалась, в
ней была какая-то внутренняя сила, которая позволяла чувствовать себя везде
королевой. Лейтенант Меллер заметил на стене фотографию начала века – на ней
Маляев, моложе лет на двадцать, с винтовкой (Маузер, как машинально определил
меткий глаз военного).
- А это папа в южной Африке, в Трансваале, - сказала Анна. – Он поехал
туда добровольцем-доктором, во время англо-бурской войны. Президент Крюгер
даже дал ему какую-то грамоту. А вот рядом фотография – папа получает в
Петрограде первый приз на соревнованиях по французской борьбе в своем весе…
Интересно, подумал Казимир, чьи мысли, как видно, были очень далеко.
Профессор, который кажется типичным городским доктором, и повоевать успел, и
борец, то есть сильный человек, и южная Африка тут же, родина алмазов, и самое
главное – табачная пыль! Казимир успел выяснить, что так мелко табак для
курения никогда не мелят. Пыль используют садоводы для защиты от насекомых.
Маляев это знал, как стало понятно из разговора. Значит, мог иметь этот
измельчённый в муку табачок дома, а как доктор и просто умный человек,
догадаться, что так можно сбить со следа собак. Интересный спектакль
получается. Извинившись, Киселевский поспешил откланяться. Меллер и Саенко,
проводив конкурента, продолжали беседовать с Аннушкой.
* * *
Папа поднялся наверх в свою комнату, и плохое самочувствие как рукой
сняло. Настя помогла ему быстро одеться во все темное, переоделась сама.
Выбросили в окно веревочную лестницу, настоящий морской шторм-трап. Ловко
и быстро спустились. Оказались в закрытом внутреннем дворе, так что никто их
1
не увидел. В комнату зашла служанка-Любаша, втащила лестницу и закрыла окно.
Выходя, громко сказала: Надо что, покличте!
Владимир Федорович с Настасьей быстро прошли несколько переулков,
Абрамовскую площадь, чуть попетляли между домами, и оказались где-то в
тупиковом дворе перед высоким забором. Рядом была дощатая сторожка, в ней
мирно дремал солдат. Профессор оставил Настю, сам забежал к сторожу, вытащил
из-под его руки пустую бутылку, вышел. Сонное зелье, улика, - шепнул Насте, и
сунул емкость в саквояж. Прикрыли за собой ворота. Перед ними теперь была
стена дома, окна первых двух этажей забраны решетками. Папа подсадил дочку, и
она, словно черная обезьянка, ловко полезла наверх. Все выше, выше, выше…
Папа стоял внизу, покусывая губы от переживаний и нетерпения. На уровне
третьего этажа Настя, цепляясь за выступы в стане, подобралась к приоткрытой
форточке. Ее лицо горело от радости и азарта. Посмотрела внутрь, никого. Кинула
взгляд вниз, на папу. Подобралась, открыла форточку пошире, подтянулась на
руках, и рыбкой нырнула туда. Если бы Маляев видел себя со стороны в этот миг,
то обозвал бы свою смертельную бледность каким-то мудреным медицинским
словом. Он очень переживал за дочку. Они обе так похожи на мать… Но сегодня
Аннушка работает дома, с офицерами, а здесь весьма кстати – Настина ловкость и
миниатюрные размеры. Слава Богу, ее мордашка мелькнула за окном, она
справлялась со шпингалетами и замками рамы. Вскоре папа бросил дочке конец
веревки, она его закрепила, и профессор, уважаемый доктор Владимир Федорович
Маляев полез в окно третьего этажа здания Контроля Екатеринославской
железной дороги.
* * *
Глава шестая.
20 мая 1918 года, 20:40
Киселевский вышел из дома, дошел до пересечения с Нагорной улицей,
достал из кармана блокнот. Среди записей нашел нужную. Вчера у знакомого
еврея-ювелира поляк выяснил, конечно, издалека, не напрямую, где еще в городе
есть бриллианты в надежных сейфах. Таких мест оказалось четыре: Гетманский
банк в Городской управе, Караимские кенассы на Упорной, здание Контроля
железной дороги, и Банк взаимного кредита на углу Казачьей и Александровской.
Где же произойдет ограбление? В его осуществлении Казимир не сомневался, и
был более чем уверен в том, что профессор Маляев – и есть тот самый
1
неуловимый медвежатник. Где же?… Три офицера ему нужны, несомненно, для
алиби. Мнимая болезнь, все думают, что он дома, поглощены беседой с
красавицей-дочерью. Думай, Казимир Юзефович, думай, перебирай варианты!
Все в голове будто прояснилось. Да ведь Контроль железки только в двух
кварталах! Тут ходу пять минут, можно успеть вернуться и как ни в чем не бывало
продолжить разговор. Вот это дерзость! И поляк сам удивился, что немного
восхищен лихостью пана доктора.
* * *
Маляев уже пятнадцать минут возился с замком сейфа, там что-то щелкало,
он это слышал в трубочках Раппапорта, но дверца не открывалась. Настя сидела
под окном, в руках вертела футляр от инструментов. Над ее головой послышался
какой-то шорох. Господи, кто-то лезет по нашей веревке! Настя стукнула кулаком
по полу, чтоб обратить внимание папы…
Казимир с револьвером наготове показался в проеме окна. Он увидел
сидящего на корточках перед сейфом человека. С легкостью, несвойственной его
грузному телу, Киселевский подтянулся и запрыгнул в комнату.
- Здравствуйте, Владимир Федорович! – скороговоркой проговорил поляк.
Доктор вздрогнул и повернулся. Медленно вытащил из ушей фонендоскоп,
положил его рядом. Казимир стоял уже слева от окна, револьвер наведен на папу.
Взгляд у Киселевского – как у медведя, который перестал шутить, и вышел на
охоту. Папа тоже смотрит в глаза, не отрываясь…
Нельзя описать, как мангуст бросается на кобру, потому что не успеваешь
разглядеть движения – вот – мангуст еще готовится, только моргнешь глазами, а
он уже вцепился зубами в шею змее. Перехода нет. Так не успел Киселевский
заметить, как Настя откуда-то выскочила и схватила руку с пистолетом. Папа
вторым хищником кинулся на огромного Казимира. Револьвер «Русский Смит-
Вессон» покатился по паркету. Следом отлетела Настя к стене, из разбитой губы
брызнула кровь. Профессор Маляев и Казимир Киселевский сцепились яростно,
пыхтели, сопели, одежда трещала, они грохнулись на пол. Настя, зажимая рану на
губе рукой, подобрала пистолет. Казимир и Владимир прокатились кубарем через
всю комнату, зацепив какие-то стулья, тумбы. Шум поднялся изрядный. Настя с
револьвером бросилась в бой…
* * *
Ужин и беседа подходили к концу. Офицеры – Меллер и Саенко –
понимали, что пора бы и откланяться. Меллер успел обсудить с Анной первые
главы «Алого первоцвета», которые успел просмотреть дома, Георгий – роман
1
«Воскресенье». Обоих не покидало ощущение, что Анне не восемнадцать лет, а
где-то за сорок – настолько рассудительны и здравы были ее речи. Она не
выглядела (и не пыталась казаться) наивной романтичной дурочкой, как
большинство ее ровесниц. С ней было легко и просто общаться – оба офицера-
фронтовика почему-то вспомнили о своих матерях. Необычайно умна, почти как я
– искренне подумал Георгий. В отличие от бардака мыслей русского офицера
Саенко, аналитический ум Меллера аккуратно разложил по полочкам: умная,
смелая, красивая, спортивная.
Наверх, к спальням, прямо из столовой вела лестница. Мирного окончания
разговора не получилось, так как кто-то прогрохотал по лестнице и кувырком
вкатился в комнату. К огромному удивлению офицеров и Анны, это был папа –
профессор Маляев. К нему подскочили, усадили в кресло. На лбу была свежая
шишка, на подбородке ссадина.
- Представляете – в халате запутался! – папа, наконец, перевел дух.
- Господа, вы нас извините, Любаша, проводи! – это Анна взяла все в свои
руки, и быстро выпроводила господ офицеров, которые наперебой предлагали
какие-то советы и без толку суетились.
Когда за ними закрылась дверь, сверху легко сбежала Настя. Старшая сестра
заметила и у нее повреждения - распухшую губу и кровоподтек. Любаша с
бинтами и склянками тоже поспешила оказывать помощь. Вопросов не задавали.
* * *
Глава седьмая.
21 мая 1918 года, 6:15 утра.
Быстрые шаги по коридорам полицейского ведомства – капитан Саенко и
другой офицер, помоложе. Тот взволнованно докладывал:
- Господин капитан, взяли его с поличным. Видимо, при попытке вскрыть
сейф, опрокинул его на себя, ушибся, сознание потерял, а ногу придавило – так и
убежать не смог.
- Опрокинул на себя? – капитан недоуменно вскинул брови.
- Так точно. Он бугай здоровенный, точно медведь.
- Ногу, говоришь, придавило… Так что ж он, если опрокинуть смог, не
выбрался? – минули еще один поворот коридора, спускаются по лестнице.
- Не могу знать, господин капитан. Он только ругается по-польски, да
смеется.
1
Проскрежетал замок, зеленая дверь открылась. В середине комнаты на
табурете сидел Киселевский. Капитан Георгий вытаращил глаза, и сдавленным
голосом попросил оставить их наедине с подозреваемым. Казимир выглядел
ужасно – одежда порвана, лицо в синяках, на лбу огромная шишка. Правая нога
ниже колена наскоро перевязана.
- Это что за фокусы? Ты что, Казимир, сейфы грабишь? – только и нашел,
что сказать Георгий.
Казимир набрал в грудь воздуха, видимо, пришло время выговориться, и
разразился таким монологом, что Георгий только присвистывал от изумления.
Сначала пытался что-то возражать, но поляк срывался на крик, вращал глазами,
говорил, чтобы немедленно арестовали всю семью доктора. Это невозможно,
думал Георгий, Казимир себя выгораживает. Как это – Настя – револьвером – по
голове!… И профессор – перевернул тяжеленный сейф…
- Да он штангист, чемпион по борьбе!… - уже хрипел Киселевский. – Не
будь дураком! Беги к ним, пока еще не поздно!
- Стоп, он же вчера вышел из комнаты, еще с лестницы упал! – ошалело
возражал Георгий.
- Ага – и лоб разбил, да? И подбородок? Матка Боска, Езус-Мария, а Настя
следом с лестницы упала, да? Нет, я ими восхищаюсь! Хотя не удивительно, что
все сходит им с рук так легко – когда пан офицер полиции не может проверить
даже… - поток иссяк, Казимир замолчал.
- Я-то проверю, но ты пока сидишь тут, – как можно спокойнее сказал
Георгий. – Думаешь, я дурак, чтоб тебя отпустить? Может, ты специально со мной
дружбу свел и оговариваешь доктора, а? – и подозрительно прищурился на
поляка. Тот только презрительно ухмыльнулся, и принялся изучать потолок.
Георгий в полном смятении выскочил из камеры, его встретил тот же
офицер, и доложил, что прибегал лейтенант Меллер, интересовался
происшедшим. Этот факт Саенко пропустил мимо ушей, велел брать
подкрепление – двух, нет, трех с винтовками, и идти с ним. Однако в доме на
Полтавской уже никого не было.
* * *
Пятеро велосипедистов в дорожных костюмах ехали по пыльному тракту из
города в сторону Павлограда. Они начали свой путь еще ночью, несколько часов
назад. Впереди – лжебольной Зубко, рядом – его жена Любаша, она же служанка у
Маляевых. Потом сам доктор Владимир Федорович, как всегда веселый и
1
спокойный. Позади ехали дочери, наряженные на всякий случай мальчиками.
Профессор, несмотря на усталость, оживленно болтал:
- Слышь, Иван, а чего это от тебя все местные бандюганы шарахаются, а?
Были бы мы с дочками одни, нас давно бы, того, остановили!
Сосредоточенный на дороге Зубко отвечал коротко:
- Уважают. Я тут вырос.
- Это да. Главное, посты немцев хорошо прошли. Поверили же –
спортивный поход! Аннушка за пять минут такие красивые печати нарисовала на
документах! Лучше настоящих.
Любаша подала голос:
- А как это вы, Владимир Федорович, все время сухим из воды выходите?
- А я просто обо всем думаю заранее, Любаша.
- Так нельзя же все предвидеть, господин профессор.
- Можно, уважаемая, можно, - ответил доктор и рассмеялся.
Оторвал одну руку от руля, достал часы, посмотрел, пошевелил губами.
Оглянулся, сам себе кивнул, и так же спокойно объявил:
- Погоня за нами. Поднажмем!
Все начали оглядываться. Дорога была прямая, как стрела, и на ее острие
появилось облачко пыли. Совсем скоро стали различимы силуэты всадников.
- Это Меллер, - констатировал профессор, быстро-быстро крутя педали. –
Приятнейший человек!
Приятнейший человек давно гнал свой отряд в дюжину сабель по дорожной
пыли. Завидев велосипедистов, Меллер пустился в галоп. Вспомнил, как
Киселевский говорил о краже велосипедов. И тут же всплыл в памяти рыжеусый
человек, случайная встречу на улице – это его «лечили» Маляев с дочерьми.
Сообщник!
Расстояние между ними стремительно сокращалось. Меллер вытянул
пистолет, но стрелять на скаку было затруднительно.
Маляев тоже достал свой Браунинг. Они все практически выбились из сил,
но сдаваться не собирались. Только бы не попасть колесами в предательские
рытвины, присыпанные пылью! Только бы не пробить камеру прямо сейчас!
Только бы…
Доктор с надеждой посмотрел на рощицу справа. На зелень… Есть! Между
стволов внизу показались вспышки, струйки дыма. Выстрелы! Застрекотал
пулемет. Беглецы круто затормозили, подняв тучи желтой пыли, бросили своих
железных коней, отползли от дороги. Однако мишенью были не они.
1
В отряде Меллера упал конь, увлекая за собой всадника. Строй нарушился,
неожиданное нападение сбило с толку. Всадники осадили лошадей, затоптались
на месте, начали отстреливаться. Выбравшись из-под упавшего коня, лейтенант
принялся орать какие-то приказы, однако последовал еще один залп из зарослей.
Мы слишком хорошая мишень, уходим! – прокричал другой немецкий офицер, и
подхватил Меллера к себе на лошадь. Тот, тоже оценив обстановку, не
сопротивлялся. Конный отряд развернулся и так же быстро, как появился, исчез.
Вслед прогремел еще один залп и пулеметная очередь.
Из кустов поднялся сначала Зубко, потом доктор. Навстречу им из
спасительной рощи побежали человек пятнадцать с ружьями. Доктор приветливо
улыбнулся, отряхивая одежду, однако левую руку с пистолетом держал в кармане.
К Зубко подошел человек с такими же рыжими усами, но еще и с бородой, сказал:
Привет, брат! - они обнялись. Бородатый посмотрел на доктора. Тот достал из
кармана часы, щелкнул крышечкой, и сказал:
- Да ты, Игорь, и порошки никогда вовремя не принимал. На вот, на память!
Игорь Зубко принял подарок, и тоже улыбнулся.
* * *
- Пора прощаться, Иван! Спасибо, Любаша. И тебе, Игорь, с герильясами
твоими.
- А что вы теперь, доктор? – спросила Люба, обнимая дочерей.
- Лодка у нас припрятана, на Самаре. Опять через город проплывем, только
ночью, без огней, и вверх по Днепру, в Киев. Там на поезд, и в Берлин. Оттуда – В
Париж, девочки за мамой и братиком скучают. Да и я тоже. Думаю, на первое
время нам хватит, - и засмеялся, похлопав по сумке.
Анна заметила, что окружавшие их бандиты с жадностью посмотрели на
этот саквояж. Однако она знала, что и это тоже приманка. В сумке только какие-то
тряпки, а бриллианты и деньги разделены между папой и дочерьми, в мешочках на
теле. Перестраховывается папа, никому не доверяет. Может, поэтому и жив до сих
пор? Только зачем он так подробно все рассказал этим головорезам? Она знала,
что папа часто специально говорит больше, чем нужно, но при этом преследует
определенные цели, каждой фразой. Все можно предвидеть, и худший вариант, в
первую очередь, - вспомнила слова отца. Посмотрела на его улыбку. На Настю,
которая тоже улыбалась разбитыми губами. И Аннушку охватил азарт
приключений. Доктор не сказал о землянке в лесу. Раз папа не все договаривает
братьям Зубко, значит, игра продолжается, следовательно, будет весело! И она,
наконец, тоже улыбнулась.
1
Прощание окончилось.
Троица оседлала велосипеды, и отправилась вбок по проселочной дороге в
сторону Булаховки. Им предстояло сделать большой крюк, чтоб запутать
преследователей. Но они не боялись. Все можно и нужно предвидеть.
Весело болтая, папа с дочерьми ехал навстречу будущим приключениям.
* * *
2005, Dnipro, Ukraine
Днепропетровск (бывший Екатеринослав), 25 января 2004 года.